Г.Черноголовина. В.Мироглов, без объяснения причин, был освобожден от занимаемой должности в журнале «Простор». Прямому шельмованию подвергались казахстанские писатели Ю.Герт, Ф.Чирва, А.Дубицкий, Т.Мадзигон...» Заканчивалась статья словами о том, что «время обновления, время оздоровляющих перемен ставит решительный заслон любым проявлениям...», по каковой причине В.Владимиров исключен из членов КПСС.
Конечно, статейка эта — мелочь, в особенности на фоне масштабных, совершавшихся в центре событий, но — мелочь многозначительная...
Гласность... Демократия... Разоблачения... Реабилитации...
Наконец-то Александр Лазаревич Жовтис, да и все мы, осуществили давнюю мечту: в «Просторе» был опубликован роман Анны Борисовны Никольской «Театр». Это был роман о лагере, о лагерниках, о той высоте духа, которую не утратила русская интеллигенция даже в сталинских застенках. Она не дождалась публикации, умерла несколько лет назад, сделав Жовтиса своим душеприказчиком, — маленькая, сухонькая, с острым, проницательным взглядом, «смолянка», то есть воспитанница Института благородных девиц в Смольном, после убийства Кирова высланная из Ленинграда и затем, подобно сотням тысяч, брошенная за колючую проволоку...
Мы печатали превосходно написанный «Театр», а в Москве, в четырех номерах «Нового мира» публиковали «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского, а в «Октябре» начинали печатать многострадальный роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», конфискованный кегебешниками прямо из сейфа журнала «Знамя» двадцать восемь лет назад, в 1961 году... На экранах столичных кинотеатров появился фильм Абуладзе «Покаяние» — антисталинский, антикультовский, анти — какой хотите, а у нас, в Казахстане, наконец-то воскресли стихи Магжана Жумабаева, замечательного поэта, брошенного в 1929 году в карельские лагеря, а впоследствии расстрелянного. Он погиб, но стихи его жили все эти годы, их переписывали, передавали из рук в руки, клали на музыку, пели, то ли не помня уже, кому они принадлежат, то ли намеренно держа в тайне имя автора...
В Алма-Ату приехал на несколько дней Жаик Кагенович Бектуров — когда-то мы работали в Карагандинском отделении Союза писателей, я писал «Кто, если не ты?..», он — мемуарный роман о лагерях... И вот теперь этот роман под названием «Клеймо» затребовал казахский журнал «Жулдыз», намереваясь печатать... Бектурову было уже хорошо за семьдесят, он приехал в Алма-Ату после больницы, в которой отлежал четыре месяца, но в глазах его, успевших порядком потускнеть, как сквозь туман просвечивали горячие, счастливые огоньки...
А в Джезказгане — Юрий Грунин, попавший в немецкий плен в 18 лет, освобожденный англичанами, не оставшийся, поддавшись уговорам, на Западе, вернувшийся на родину, где получил свои десять лет... Он прислал мне вышедший в Москве сборник «Средь других имен», где между стихов репрессированных поэтов — Павла Васильева, Варлама Шаламова, Анатолия Жигулина, Николая Заболоцкого, Александра Чижевского, Юрия Домбровского — были и его стихи. «Юрию Герту в день его шестидесятилетия. Вспоминай иногда обо мне! Твой меньшой семидесятилетний собрат Юрий Грунин. 7 февраля 1991 года. Джезказган» — значилось на титульной странице.
Наум Коржавин приехал из Америки — «в отпуск»! И выступает в Москве, читает стихи! В «Библиотечке «Огонька» вышла его книжка — вторая в России после 1963 года, подаренной нам с Аней еще Караганде! 25 лет назад!.. И мы едем в Москву, чтобы повидаться Наумом, достаем билеты в Дом архитектора, где он выступает, забираемся на сцену, подходим к нему — удивление, объятия, все как будто было недавно, чуть ли не вчера!
Руфь Тамарина, сокровенный наш друг, принимается за мемуары которые решила назвать «Щепка в потоке»... Мы с Аней спорим нею: какая же она «щепка»? Нет, нет... «Лес рубят — щепки летят»... Не щепки — головы, жизни летели... — «Нет, — возражает она, щепки... Да, именно — щепки...»
О Господи!.. Замордованная, изувеченная страна... И вдруг — демократия, гласность, свобода... Горбачев возвращает Сахарова в Москву... Галич поет по радио... В Москве идет Съезд Советов, транслируемый телевидением на всю страну... Да, Карабах... Да, Сумгаит... Да, Тбилиси... Тут много темного, неясного... Но идет борьба, борьба в открытую, и надо поддержать новые, свежие силы, поддержать Горбачева, несмотря на его недостатки, срывы, вроде того, что произошло у него на Съезде с Сахаровым...
Я думал о дяде Илье, расстрелянном в 1939-м, о тете Вере, по моему настоянию написавшей о своей лагерной судьбе и не дожившей до перестройки... Горько было вспоминать о совершавшихся в прошлом трагедиях, о загубленных жизнях... Слабым для меня утешением было то, что в годы «нового мышления» и восстановления «общечеловеческих ценностей»(слова эти повторялись, как заклятие) появились под одной обложкой две мои вещи: «Приговор» — о вызревающих в молодых душах фашистских тенденциях — и
