ничтожного.
Виланд. Вы не знаете, какого труда это стоит!
Еврипид. Ну, этим ты достаточно похвалялся. Но если вглядеться попристальнее, то все это не более, как умение сглаживать и укорачивать природу и жизненную правду с помощью театральных навыков и рутины по не раз подновлявшимся трафаретам.
Виланд. Вы меня не переубедите.
Еврипид. Так наслаждайтесь же своею славой среди своих, а нас оставьте в покое.
Адмет. Успокойся, Еврипид! Те места в его сочинениях, где он глумится над тобою, — только лишние пятна, посаженные им на собственную одежду. Если бы он был умен и смог ценою крови искупить их (равно как и свои комментарии к Шекспиру), он так бы и поступил. Но он притворяется и твердит: «Я ничего не почувствовал…»
Еврипид. Не почувствовал? При чтении моего пролога? А он ли не произведение великого мастера? О, я имею право так отзываться о моих творениях, раз ты похваляешься своими! Ты не чувствуешь ничего, когда входишь в гостеприимный дворец Адмета…
Алкеста. Он ничего не понимает в гостеприимстве! Разве ты не видишь?
Еврипид. …и на пороге встречает тебя Аполлон, доброе божество дома, Аполлон, полный любви к Адмету, оттягавший его у смерти и теперь — о, горе! — видящий, как умирает лучшая из жен. Бессильный, он уже хочет уйти, чтобы не запятнать своей чистоты соприкосновеньем с мертвыми. И вот вступает в дом, вся в черном, с коварным своим мечом в руке, владычица мертвых, извечная сопутница в Орк, неумолимая судьба. Злобно поносит она задержавшегося из сострадания бога и уже грозит Алкесте. И Аполлон покидает дворец и нас. Мы же, вместе с осиротевшим хором, взываем: «О, жил бы еще Эскулап, сын Аполлона, знавший травы и все снадобья! Она была бы спасена — ведь воскрешал же он мертвых!» Но Эскулап сражен перуном Юпитера, не стерпевшего, чтобы кто-либо пробуждал от вечного сна повергнутых во прах его неумолимым приговором.
Алкеста. И ты не сумел перенестись в душевный мир людей, слыхавших еще из уст отцов о чудодее, властном над всемогущей смертью? И в тебе не зашевелились желание, надежда, вера, что придет кто-нибудь из его родичей, что явится полубог помочь своим братьям?
Еврипид. И вот он пришел: Геркулес выступает вперед и восклицает: «Мертва! Мертва! Ты увлекла ее, безобразная, черная сопутница, в Орк, ты срезала ее кудри своим мертвящим мечом! Я сын Юпитера и верю в свою власть над тобою! Я подстерегу тебя у могилы, где ты пьешь кровь закланных жертв. Я настигну тебя, владычица смерти, охвачу своими руками, разнять которые не может никто из смертных и бессмертных. И ты отдашь мне жену, Адмета жену дорогую! — или я не сын Юпитера».
Появляется Геркулес.
Геркулес. Что вы тут толкуете о сыне Юпитера? Я — сын Юпитера!
Адмет. Мы, верно, помешали тебе соснуть после выпивки?
Геркулес. А шум из-за чего?
Алкеста. Виланд сюда наведался.
Геркулес. Где он?
Адмет. Вот он стоит.
Геркулес. Этот? Ну, он достаточно мал. Таким я себе и представлял его. Так вот тот человек, с языка которого не сходит имя Геркулеса!
Виланд
Геркулес. Или я тебе казался карликом?
Виланд. Мой Геркулес выступает статным мужчиной среднего роста.
Геркулес. Среднего роста? Я?
Виланд. Если вы — Геркулес, так я имел в виду не вас.
Геркулес. Это мое имя, и я им горжусь. О, я знаю: если какому-нибудь шуту не понравится подпирать свой щит медведем, грифом или свиньей, он останавливает свой выбор на Геркулесе. Мой божественный облик не посещал тебя даже во сне?
Виланд. Признаюсь, я впервые вижу подобный сон.
Геркулес. Так покайся и испроси у богов прощенье за свои комментарии к Гомеру, где мы тебе показались слишком великими! О, разумеется, слишком великими!
Виланд. Воистину, вы чудовищно громадны. Таким я вас никогда себе не представлял.
Геркулес. Чем я виноват, что у него такое узкогрудое воображение. Так кто же он — его Геркулес, которым он так похваляется? И что ему надо? «За добродетель». Что значит этот девиз? Ты видел ее, эту добродетель? Виланд! Я тоже бродил по земле и ничего подобного не видывал.
Виланд. Вы не знаете добродетели, ради которой мой Геркулес всем рискует, совершая свои великие подвиги?
Геркулес. Добродетель? Я это слово услыхал здесь, в преисподней, от двух-трех дурашливых парней, которые мне даже не могли истолковать его значения.
Виланд. Этого и я бы не сумел. Но не будем спорить. Мне хотелось бы, чтобы вы прочитали мои стихи. Вы нашли бы тогда, что и я не слишком чту эту добродетель. Добродетель — вещь двусмысленная.
Геркулес. Она — чудовищна, как всякое порождение фантазии, не способное ужиться с естественным ходом вещей. Ваша добродетель мне напоминает кентавра. Покуда он пробегает рысцой по вашему воображению, как он прекрасен! Как статен! И когда изображает его ваятель — что за сверхчеловеческая мощь! Но проанатомируйтс его, и вы обнаружите четыре легких, два сердца, два желудка. Он должен был бы умереть в час своего рождения, как всякий урод, или, вернее, он нигде не мог бы родиться, или разве что только в вашей голове.
Виланд. Но добродетель — должна же чем-нибудь быть? Должна же где-нибудь быть?
Геркулес. Клянусь вечной бородою моего отца! Кто ж в этом усомнится? Мне сдается — у нас она обитала в полубогах и героях. Или ты думаешь, мы жили, как скот, потому только, что ваши бюргеры в испуге открещиваются теперь от времен кулачного права? Среди нас были достойные молодцы.
Виланд. Кого вы зовете достойными молодцами?
Геркулес. Того, кто дает, что имеет. Кто всех богаче, тот и достойнейший. У кого избыток сил, пусть поколотит другого. Но, разумеется, настоящий мужчина не свяжется со слабейшим. Он будет биться с равным или сильнейшим противником. У кого избыток жизненного сока, пусть сделает бабам столько ребят, сколько они пожелают, а то и вовсе не спросившись их. Так я, например, в одну ночь настряпавший пятьдесят мальчишек. А кто не этим богат или кому небо взамен, а то и в придачу, даровало столько добра и скарба, что хватило бы на тысячу душ, пусть откроет двери своего дома, впустит тысячу гостей и пирует с ними. Вот стоит Адмет — он был достойнейшим по этой части.
Виланд. Большая часть перечисленных вами добродетелей в наши дни зовется пороком.
Геркулес. Пороком? Вот тоже хорошенькое словечко! Потому-то у вас все так половинчато, что вы порок и добродетель рассматриваете как две противоположные крайности и мечетесь от одной к другой, вместо того чтобы считать свое срединное положение разумнейшим и лучшим, как то делают еще ваши крестьяне, слуги и служанки.
Виланд. Обнаружь вы подобный образ мыслей в наш век, вас побили бы каменьями. Ведь объявлен же и я мерзким еретиком за мои невинные выпады против добродетели и религии.
Геркулес. Какие тут еще выпады? С конями, людоедами и драконами — с ними я
