снова попытался завязать разговор:
— Скажите, господин маркиз, кто же будет продолжать затеянное вами дело, если вы умрете? О нем у нас ходит немало всяких толков; но я-то лично понял, чего вы хотите добиться. Вы, скажу по чести, хороший человек, и ваша жизнь нужна всем, кто вас любит. Ставить ее на карту так, здорово живешь, по- моему, глупо.
— Конечно, глупо. Но что же делать — жизнь иногда превращается в трагикомедию…
— Если вы умрете, наследники продадут ваши фабрики, и они попадут к какому-нибудь выжиге. Вы вложили в дело свое сердце, а те, кроме корысти, ничего не знают.
— Это мне безразлично.
— Между тем, сударь, вы заботились об общем благе, вы подавали пример всему нашему сословию, как надо делать людям добро. Когда в стойлах ничего нет, — говорит дядюшка Ватерло, — лошади грызутся между собой. Вы подкинули сенца в стойла, и сен-бернарские коняги перестали грызться. Вы помогли бедным понять, что они должны любить и выручать друг друга, вы стали учить их детей. Вот я, к примеру, неграмотный, и это очень для меня огорчительно; а если бы рядом с нашей деревней жил такой помещик, как вы, то и для меня, и для моих односельчан жизнь сложилась бы иначе. Потому я и повторяю: не следует делать того, что вы сейчас задумали.
— Да?
— Когда дерево валится, оно гибнет не одно: и плющ, что обвивает его ствол, и гнезда в его ветвях, и муравейник между его корнями — все это тоже гибнет.
— Куда вы клоните?
— Я хочу сказать, что нехорошо рисковать жизнью, когда она нужна стольким несчастным.
— Несчастным? Сейчас мне нет дела до них. Я решил продать Мадозе и фабрики, и землю. Несчастным. Да есть ли кто-нибудь несчастнее меня?
— Однако, господин маркиз, нынче утром вы были вполне счастливы. Вы каким были, таким и остались; может, вам только показалось, что стряслась беда?
— Да, многие беды — только кажущиеся, но вместе со мной пострадают и другие люди. Ведь если дереву не хватает солнечного света, оно гибнет, и вместе с ним гибнут все, кому оно дает пищу.
— Верно.
— Допустим, Жан-Луи, что я — дерево, о котором вы говорили, и что мое солнце погасло; разве не вправе я убить того, кто его погасил?
Хотя Жан-Луи и любил пофилософствовать, вопрос маркиза привел его в замешательство. Он призадумался.
— Погасший огонь можно снова зажечь, — проговорил он наконец.
Затем опять наступило молчание. Лошадь все время безжалостно пришпоривали, и она неслась вихрем. Жану-Луи казалось, что эта безудержная скачка ведет к какой-то пропасти. Вскоре они достигли вновь отстроенного селения Сен-Бернар.
Стояла теплая погода; солнце садилось за цветущими деревьями, дети играли в палисадниках около новеньких домиков. Крестьянки, занятые изготовлением бисера, увидев маркиза сквозь чисто вымытые стекла окон, кланялись ему почтительно и в то же время дружески. Несколько парней сбивали помост для предстоявшего на другой день торжества; при виде Гюстава они прервали работу и, выпрямившись, провожали его взглядом, пока он не скрылся из виду. Старики, что сидели и мирно беседовали на скамейках под деревьями, сняли шапки. Но Гюстав проехал мимо, не отвечая на их приветствия, словно никого не заметив.
— Скажите, сударь, — рискнул вновь задать вопрос Жан-Луи, — все эти люди, видать, очень к вам привязаны?
— Ими руководит эгоизм; любя меня, они пекутся о своих интересах. Что толку в такой привязанности?
— Вы не всегда будете так думать. Время все сглаживает, сгладится и ваше горе. И тогда вы, может, спросите себя, как вы могли так обезуметь, почему не отнеслись к делу спокойней?
Они приехали. Матье, камердинер маркизы, вышел навстречу и был немало поражен, увидев за спиной хозяина какого-то простолюдина. Маркиз бросил слуге поводья.
— Позаботься о нем, — сказал он, указывая на своего спутника, — этой мой друг. Проводи его в дом и жди меня. А где Артона? — спросил он возбужденно.
— Работает у себя во флигеле. Прикажете доложить ему о вашем приезде?
— Не надо, я зайду к нему сам.
— Позволю себе заметить, что господину маркизу следует прежде всего пообедать. Господин маркиз очень бледен, ему необходимо подкрепиться.
— Я обедал, мне ничего не нужно.
Гюстав подбежал к флигелю и дрожащей рукой толкнул дверь.
Чемоданы и дорожный мешок, лежавшие на полу, свидетельствовали о том, что секретарь готовился к отъезду. Он сидел за письменным столом, подперев голову рукой; в другой руке он держал перо.
Погруженный в глубокую задумчивость, Артона не услышал прихода Гюстава. Тот легонько коснулся его плеча согнутым вдвое хлыстом. Секретарь обернулся и встретил сверкающий взор маркиза. В своей грозной позе де Бергонн даже казался выше ростом.
Артона понял, что Гюставу все известно. С минуту два человека, почти братья, мерили друг друга взглядом.
— Что тебе нужно? — спросил наконец Артона. — Что тебе нужно?
— Твою жизнь.
— Возьми же ее!
Сняв со стены подаренный Гюставом арабский пистолет, Артона протянул его маркизу.
— Убей меня, отомсти, не бойся! Я с радостью умру, если это доставит тебе удовольствие.
— Вы принимаете меня за убийцу, милостивый государь? — сказал маркиз, отбрасывая пистолет. — Завтра на рассвете потрудитесь явиться в парк, к «Домику дружбы». Поляна около него вполне подходящее место, чтобы один из нас всадил другому пулю в лоб. Если я буду убит, что может вполне случиться, так как стрелок вы меткий, то пошлите Жана-Луи сообщить вашей любовнице о счастливом исходе дуэли!
С этими словами он вышел.
Возвращаясь в свой кабинет, маркиз следовал тем же путем, что и Валентина минувшей ночью. Он прошел через молельню, затем через спальню, где только что повесили новые шелковые гардины, украшенные английским кружевом. Он сорвал их и изодрал в клочья, разбил часы, вазы, растоптал их обломки на пушистом ковре. Затем, как был, в сапогах, бросился на постель, застланную голубым шелковым покрывалом. Исходящий от него аромат ударил Гюставу в голову. Подумав, что это ложе во время его отсутствия было осквернено прелюбодеянием, он вскочил словно ужаленный.
На спинке кресла висел бархатный халат. Маркиз машинально провел рукой по его подкладке, как бы ища отпечатка прелестного тела, которого она касалась. Он вспомнил, как недавно поутру Валентина пришла к нему в кабинет в муслиновом пеньюаре, зябко кутаясь в этот самый халат. Как она была красива! Она заговорила о том, что хочет помочь нескольким сен-бабельским сироткам. Гюстав не сразу согласился, лишь бы подольше смотреть в ее ласковые молящие глаза…
— Лгунья! Лгунья! Притворщица! — крикнул маркиз и бросил халат в пылающий камин.
Вернувшись в свой кабинет, он сел за стол и написал:
«Я, маркиз Гюстав де Бергонн, граф де Сен-Бернар, барон д?Отза, настоящим завещаю все свое имущество, как движимое, так и недвижимое, Клермонскому собору, и назначаю настоятеля означенного собора своим душеприказчиком. Прошу употребить все завещанное мною на благолепие вышеупомянутого собора».
Он перечел бумагу и проверил, соблюдены ли все формальности.
— Вот на что пойдут богатства, предназначавшиеся для великой цели! И все по ее вине! — проговорил он. — Пусть они развеются, превратившись в бесполезные золотые украшения на древних идолах, как развеялись, подобно дыму, мое счастье и вера!
