— Как женщина?
— Вас это удивляет?
— Нет, но…
— Разве вы не собирались сегодня сделать своей наследницей мадемуазель де Мериа?
— Да, действительно…
— Иначе говоря — женщину, которой эти жулики посоветовали держаться так, чтобы походить на ваш идеал?
— Да, да, черт побери!
— Завещая ей все свое состояние, разве вы не намеревались вернуть чувству то место, какое оно должно занимать в жизни людей?
— Возможно.
— Это несомненно. Вы инстинктивно поступали так, словно сказали себе: «Уже достаточно долго владычествует рассудок. Он правит нами, и правил плохо… Место чувству, место любви! Рассудок должен быть лишь верным их слугою».
— Допустим, что у меня были такие мысли и та о ком вы говорите, могла бы мне их внушить… Но изучила ли эта особа нелегкое искусство управлять капиталами?
— Изучила.
— Прекрасно!
— Более того, она нашла превосходный способ, как богачам вернуть свой долг народу.
— Какой же способ?
— Чтобы его объяснить, понадобится много времени.
— Ничего! Займемся этим, пока не пришел нотариус.
— Хорошо. Так вот, прежде всего она подсчитала, сколько хозяева задолжали своим рабочим…
Стараясь быть немногословным, бывший учитель рассказал о своем посещении г-жи Руссеран, о беседе с нею и о подсчетах, посредством которых она определила размеры своего долга Бродарам.
Это глубоко взволновало умирающего. Ему казалось, что бессмертная Истина приподняла перед ним краешек своего покрывала.
— Да будет благословенна эта женщина! — воскликнул он. — Как ее зовут?
— Агата Руссеран.
— Как! Жена богача-кожевника?
— Она самая.
— Но она обязана подчиняться мужу! Ведь он жив!
— Черт побери! Я об этом не подумал.
— Муж распоряжается всем имуществом, находящимся в общем владении супругов. Разве вы этого не знаете?
— Да, да, вы правы.
— В нашей стране мы на каждом шагу сталкиваемся с вопиющим неравенством. У нас все равны перед законом; по крайней мере так считается. И в то же время, когда я ищу человека, которому можно поручить гуманное дело, закон не разрешает обратиться к половине населения Франции[135].
— Поистине, очень жаль, ибо госпожа Руссеран хорошо знакома с производством, стремится к справедливости и уважает чужие права, словом, она — как раз такой человек, какой вам нужен.
— Оставим это, Леон-Поль, у нас нет времени для бесплодных сетований. Но скажите, мой друг, — надеюсь, мне можно так вас называть? — вы разделяете взгляды милейшей госпожи Руссеран?
— Не совсем.
— Вот как?
— Я мечтатель, а не трезвый практик.
— То есть?
— Если я поделюсь с вами своими воззрениями, вы скажете то же самое, что и другие.
— А что они говорят?
— Что я — жалкий фантазер, и моя система никуда не годится.
— Все-таки растолкуйте мне, в чем ее сущность. Хотя, возможно, вы уже не успеете этого сделать…
Старик, по-видимому, очень устал. С нетерпением ожидая нотариуса, он настораживался при малейшем шорохе.
— Я почти не в силах говорить, — продолжал он слабеющим голосом, — ноя слышу хорошо. Так чем же ваши взгляды отличаются от взглядов госпожи Руссеран?
— Прежде всего тем, что за труд, по ее мнению, надо платить, а по-моему, он должен быть бесплатным.
— Бесплатным?
— Да, совершенно бесплатным, как в армии. Ведь все члены этого гигантского организма, созданного с целью разрушать, обеспечены профессиональным образованием, кровом, одеждой и пищей.
— Как, вы хотите из рабочих сделать армию?
— Да, армию; возглавлять ее будет новая мораль, а двигать вперед — общественное мнение. Труд это обязанность; каждый должен работать для общего блага, не ожидая иной награды, кроме сознания исполненного долга.
— Вы удивляете меня.
— Почему? Подумайте сами: ведь уже тысячи лет пролетариат добровольно или по принуждению трудится, обогащая меньшинство. Труд должен быть уделом всех классов общества. Если вы хорошенько подумаете над этим, моя мысль перестанет вас изумлять.
— Я всегда считал, что за вычетом равномерно распределенных налогов каждый имеет право получать плату, соответствующую его труду.
— Да, если б рабочие были дикарями и в одиночку боролись с силами природы, если б они ничего не унаследовали от прошлых поколений и на них не лежало бы долга перед потомками.
— Но если всякий труд будет бесплатным…
— Я понял: вы хотите знать, каким принципом следует руководствоваться при распределении продуктов труда?
— Совершенно верно.
— Доля каждого должна быть пропорциональна его потребностям, а не его труду.
— Леон-Поль, вы переворачиваете в моей голове все вверх дном, — сказал миллионер. Он был так увлечен пылкими речами бывшего учителя, что забыл о своем недуге; на него точно повеяло дыханием новой жизни. Некоторое время оба собеседника молчали.
— Мне не совсем ясна нарисованная вами картину — возобновил беседу старик. — Правда, я понимаю, вы не можете за несколько минут изложить всю систему ваших взглядов. Но я чувствую, что она всеобъемлюща.
— Не только всеобъемлюща, сударь, но и основана на легко доказуемых научных истинах.
— Однако осуществима ли она сейчас?
— Безусловно; по крайней мере я так думаю.
— С помощью революции?
— Да, мирной революции, не требующей полной гармонии материальных сил общества, которую так трудно достичь в наш век индивидуализма, век духовной и моральной анархии. Каждый член должен начать социальное возрождение с самого себя.
— Это утопия, мой друг. Без коренных перемен в законодательстве…
— Законы, не основанные на нравственности, — лицемерие, ловушка для людей. Говорю вам, надо начинать с семьи, с отдельных индивидуумов.
— И вы сами…
— Я? Я мог стать писателем, но, чтобы служить людям, сделался метельщиком, — с гордостью ответил бывший учитель.
Сен-Сирг протянул к нему дрожащие руки. Два человека, пролетарий и аристократ, олицетворяющие
