интересовалась у испуганного вьетнамца, откуда тот прибыл в сию благословенную страну.
– Оставьте его, Сусик, он ничего не понимает. Из вьетнамской глубинки. Вы его еще на французском спросите…
– А что? Народы надо освещать! – твердо ответила она.
– Но не здесь и не сейчас. Сейчас ваш вопрос решается. Забудьте о вьетнамцах. О себе подумайте.
Сусик упрямо покачала головой:
– Нет, позвольте. Ростом они такие же, как и тартары. У моего отца было семь братьев – и все такие же гномы, карлики. А я – в мать и бабушку. Бабушка Нушик у меня красавица.
– И отлично. Знание языков?
– Русский. Тартарский. Английский. Немецкий. Французский. Карабахский. Итальянский, – безмятежно глядя на меня, начала она гордо перечислять.
– Да вы полиглот!
– Я его еще нетвердо знаю. Только тут начала изучать. Но я полиглотица, быстро управлюсь. О, во мне есть силы! – добавила она с усмешкой, а ее совиные острые брови хитро поднялись.
– Все понял, – поспешил согласиться я. – Последний вопрос – вера.
– Презренный выкрест из тартар. Папа лично выкрестил меня в церкви, но в какой точно – не скажу, забыла… Он говорил, что мусульманская религия унижает личность, а христианская – возвышает. Значит, по исламу я унижена, а по христианству – возвышена, как это теперь понять?..
– Оставим эти философские вопросы, Сусик. Тогда я запишу просто – «христианка».
– Христианского во мне много, пишите! – разрешила она.
– Так. Закончили. Теперь у вас снимут отпечатки – и пойдем.
– А у меня уже во Франции снимали, – безмятежно сообщила она.
– Вот как? И давно?
– Месяца три назад.
– Вы что, там уже просили убежище?
– Да. Там живет мой племянник. Женат на француженке, бакалавре астрологии. Спой мне, чудесник, любовник богов… помните?.. Лучия Лямурмур… Эта дура-астролог, как цыпленок, сорок кило весит. Гороскопы составляет. По звездам читает. Думает, что москиты любят мускаты, а это совсем не так… И вот, когда пришел мой отказ, она составила для меня гороскоп и узнала, что я должна не во Франции, а в Германии просить убежище. И вот я тут, на земле Гёте… И никто не помешает мне припасть к задам европейской культуры… Да, да, я должна по гороскопу жить тут, на родине Моцарта. Оперу «Волшебный кларнет» помните? – И она начала напевать что-то несусветное.
– Моцарт – австриец, между прочим, – заметил я.
– Великий Моцарт? Австриец? – она смерила меня презрительно-агрессивным взглядом. – Что вы понимаете в австрийцах?! Это то же самое, что немцы. Вот вы можете мне объяснить разницу между немцами и австрийцами?
– Такая же, как между русскими и украинцами.
Сусик хотела что-то ответить, но я, видя, что лингво-диспут грозит затянуться, подошел к Ацуби на критически близкое расстояние и, ощущая свежий запах чистых волос и бодрого дезодоранта, спросил, с кем сегодня работать и надо ли снимать отпечатки пальцев, если во Франции уже снимали.
– Работать – со Шнайдером. А насчет отпечатков… Спросите у нее, был ли ею получен отказ от французов? – Услышав, что да, был, вот он, тут, в сумке, Ацуби покачала головой: – Тогда и фото снимать не надо было… В общем, Шнайдер разберется. Если что – потом успеем. Идите. Странная женщина. В чем ее проблема?
– Не знаю. Пусть Шнайдер разбирается. А как насчет кофе с кругленькими булочками? – нагло уставился я на ее остренький бюст.
Она зарделась, однако тут же бойко ответила:
– Насчет булочек – не знаю, но на кофе времени нет.
Мы шли по коридору. Сусик с приглушенными стонами ковыляла рядом. Волосы черны и густы. На щеках, под бугристым носом, на подбородке – кустики щетинок. Охая и с трудом переставляя опухшие ноги, она говорила что-то о немецкой философии, большим поклонником которой был ее папа, в то время как мама предпочитала марксизм и работала парторгом на рыбзаводе.
– Вы знаете, я выросла в атмосфере творческих регалий. О, эти золотые дни, где они, где?.. Не успела проснуться – а папа с мамой уже из-за Барайтынского ссорятся… Только позавтракаешь – тут же и танцы: встаньте, детки, встаньте в круг, вас обслужит добрый жук… Подождите, он Барайтынский или Бородайский? – вдруг замерла она, схватив меня за руку и подозрительно вглядываясь в меня мерцающими глазами.
Я поежился, вырвал руку и ускорил шаг:
– Поэт?.. Баратынский.
– Ах, да-да, как я могла забыть, что-то барать… Бородайский – это композитор, такой… в халате и с красным носом… Сам пахал и сеял, как птица небесная… Вот. Не успели помириться, сели обедать – новый диспут о Мандельштампе. Днем они всегда почему-то из-за «Живого» ссорились… Тарелки летят, весело!.. Из избы ссоры выносят… За ужином – схватки из-за Родона, ну, который тоже скульптор был, как папа… Папа его всегда очень ругал, не знаю за что, но очень-очень ругал… Это не скульптор, говорил, а недоразумение… Ночью – споры о Сталине и Ленине. Может быть, потому я и вышла такая талантливая, что жила среди творческих регат и разных висмутов… – опять остановившись, она доверительно наклонилась ко мне, обдавая запахом крепкого пота. – А как вы думаете? В чем главная причина?
– А вы сами в какой области трудитесь? – с опаской отстранился я.
Сусик непонимающе посмотрела на меня:
– А вы что, не знаете?.. Странно… Я думала, об этом всем известно. Я во всех областях тружусь. Во мне сил на десятерых! Я хочу тут, на этой земле, отработать свое право умереть… Вот дайте мне театр – и вы увидите мою классику. Я урожденный режиссер! В «Чайке», например, дядя Ваня всех убивает из своего ружья, а потом мажет трупы вишневым вареньем – чем не громкий финал?.. Там же не написано, что он не убивает?.. Ну и все. Буревестник революции, пингвины… Свое сердце Данко сдает в банко… Или, например, у Тургенева в «Беженском луге», когда беженцы скачут по лугам, по ночам?.. Это надо решать на сегодняшнем материале – не на конях, а на танках. И не скачут, а едут, прямо на сцену. Пришли и ушли обратно… Где Макар телят пас… Пришел, увидел, ушел… Или вот опера. Это вовсе не негр придушил свою жену, а она сама задушилась шарфом. Я даже приказала, чтобы у куклы был такой же длинный-длинный шарф, как у Айдаборы Душкан – параллели угадываете?
– Так вы в кукольном театре работали?..
– И в кукольном тоже, – назидательно посмотрела она в упор. – Мой папа всегда говорил, что кукла и Кук – одного корня. Так же, как и Китай и кит. Китай велик, как кит… Такая обоюдная харя-кришна… Когда милиция забирала моего папу на пятнадцать суток, он обычно кричал: «Вы все – по национальности мещане, вас я ненавижу!..» Ох, что-то нехорошо мне… Давит… Пелена какая-то… – Она расстегнула сталинское пальто, под которым обнаружилось что-то вроде темной потертой гимнастерки, натянутой на огромные арбузные груди.
– Может, лучше к врачу? Или пальто снимите…
– Нет, ничего, надо чашку испить до конца… А пальто снять не могу, потому что сегодня не в форме – ну, вы понимаете… – лукаво посмотрела она на меня совиными глазами. – Куда теперь?..
Дверь в кабинет Шнайдера открыта. Он сидит молодцевато, не касаясь спинки кресла. Смотрит в монитор.
– Гутен таг, дорогой хер! – сказала Сусик жеманно.
Шнайдер внимательно взглянул на нее, на меня, вздохнул:
–
– Не знаю. Говорит, что владеет всеми европейскими языками.
– А, понятно, – сразу как-то успокоился Шнайдер. – Всеми языками владеет, все знает, всюду была…
– И все умеет. Режиссер.
