пальцами. — Сможешь?
— Сцилла, ты не понимаешь, что делаешь.
— Очень даже понимаю, Роджер, в том-то все и дело. Я так долго думала о тебе. Я не обманываю.
Она притянула его голову вниз, и он не противился. Один сосок она вложила ему в рот.
— Соси меня, — сказала она. — Почувствуй мой вкус. Соси, я хочу почувствовать на себе твои зубы. Ненавижу тебя. Как ты смел обо мне не думать! Столько лет не думать обо мне! Я думала о тебе каждый день. Никогда тебе этого не прощу, что ты не пришел за мной. Я так старалась для тебя, что ты не смел меня бросить.
Она тихо вскрикнула, и он оторвался от ее груди.
— Ты меня укусил. Видишь, следы зубов. — Она легонько шлепнула его. — Больно.
— Извини.
— Мне понравилось. Ты такой медлительный, Роджер. И такой невозможный ублюдок. Все в тебе так и твердит: я независимый, провозглашает твою независимость, уверяет, что я тебе не нужна. Но, милый, это ты только так думаешь. Кончилась твоя привольная жизнь, милый. Ты целых тринадцать лет избегал сетей жизни. Но ты жил тогда, в Париже, и можешь быть уверен, я заставлю тебя снова стать живым. Ты делал, что тебе вздумается, пока мы, остальные, боролись друг с другом, чтобы выжить. Кто-нибудь действительно должен показать тебе, что такое настоящая жизнь и боль, милый Роджер.
Она выпустила его руки и стала гладить его.
— Я стала взрослой. Теперь твоя очередь. Может быть, тебе еще вспомнится то, что случилось между нами. Как ты думаешь? Ты уже возбужден, да, Роджер? Ты почти готов, я чувствую… Ну, потерпи чуточку.
Она отступила, оба тяжело дышали, разгорячившись. Она подтянула комбинацию и встала в дверях ванной, утирая лицо толстым полотенцем. Потом бросила полотенце ему:
— Макс приглашает тебя сегодня на ужин. В девять. Не опаздывай. И даже не думай улизнуть, Макс тебя ждет.
Она застегивала блузу. Надела жакет и встала, глядя на него. Написала адрес на листке блокнота.
Он наконец заговорил:
— Сцилла, ничего этого не было.
— Ох, Роджер, — рассмеялась она, — какой ты мечтатель. Ты даже не понял,
Глава двадцать первая
Годвин зевал, поглядывая за окно, за которым стоял серый денек. Моросил дождь, собаки понуро бродили по парку. Он мысленно редактировал рассказ для Монка: обойдется без подробностей, с него хватит общих очертаний. И незачем приглашать его на прогулку: задавать вопросы и получать ответы, выискивая улики для идиотского расследования, лучше здесь и сейчас. Бывают допросы и допросы.
Помощник, Престонбери, отправился за чаем с бисквитами. Годвин чуть не застонал. Бисквиты! Почему не говорить как все: печенье? Монк сказал:
— Некоторым здесь хотелось бы бисквитов. Мне, пожалуйста, сахарных. На них иногда делают рожицы из изюминок. Такие мне особенно нравятся.
Годвин не слушал его. Его интересовал вопрос: чего ради все это затеяно, что в действительности пытаются доказать Монк и его ребята?
— Ну вот, вспомним, на чем мы остановились, старина, — начал Монк. — После тринадцатилетней разлуки вы с миссис Худ воссоединились в сороковом году в Каире.
— Мы познакомились, когда ей было четырнадцать. Я дружил с Максом. С Максом. С Максом и воссоединился в Каире, а она случайно оказалась там.
— Не вижу особой разницы. Так или иначе, совершенно случайная, но очень приятная встреча.
Он улыбался, скосив глаза к большой и не слишком удачной картине, изображавшей охоту на лис, причем особенно уважительно художник изобразил хитрую лису. Что вспоминалось ему: счастливые минуты скачки в охотничьем камзоле под стук копыт и лай собак? Где бродили его мысли? Для Годвина это оставалось загадкой. Вардан мерно, как метроном, качал закинутой на колено ногой.
— Мы с вами посетили прием в речном ресторане, а на следующий день в «Шепердсе» у вас произошел короткий, незначительный разговор. В тот же вечер вы встретились за ужином с генералом и миссис Худ.
— Все это я уже описывал.
— Само собой, старина, я просто хотел уточнить. Мое начальство отличается скрупулезностью.
— С чем их и поздравляю, Монк. Полагаю, оно, кроме того, обожает играть в шарады — вроде этой.
— Я просто исполняю поручение, старина. Итак, посмотрим… А, вот и Престонбери, словно верный сенбернар, в самую нужную минуту. Ох, Роджер, вы только посмотрите: изюмные рожицы! Молодчина, Престонбери. Итак, мы готовы продолжать? Нет покоя злодеям.
Он откусил половину изюмной рожицы и блаженно улыбнулся.
— Вы и миссис Худ оба вернулись в Лондон в июне сорокового. Вы имели намерение освещать ожидавшееся вторжение в Англию, сразиться с ними на берегу и в полях, а когда пробьет час, взять руки в ноги.
Годвин невольно рассмеялся. Все тот же старина Монк.
— Вы читаете у меня в мыслях, как в книге.
— Дорогой мой, я бы драпал бок о бок с вами! И вы с ней больше не виделись, по крайней мере наедине, пока однажды не встретились за ленчем и вы не предложили устроить пикник на южном побережье, откуда открывался отличный вид на воздушное сражение. В самом деле, вы отлично провели день, полюбовались войной и — прямо как в кино — полюбили друг друга. Целомудренной, но все же любовью. Когда мы с вами ужинали — в «Догсбоди» в ночь бомбежки, — вы уже понимали, что влюблены. В тот вечер вы и сказали мне, что любите миссис Худ. Так?
— Более или менее, Монк.
— Ну, а что же дальше?
— Это была напряженная, неровная связь. Мы оба разрывались на части. Вина перед Максом, вынужденная секретность…
— Вина, — перебил Вардан, — за предательство Макса Худа. Любовники испокон веков мучаются угрызениями совести, но кончается всегда тем, что искушение перевешивает. Люди — все мы — удивительно бесчестные существа.
— Я любил этого человека, уважал его, восхищался им…
— Как там говорится: если таковы друзья, кому нужны враги?
— Монк, вы настоящая заноза. Мне и так трудно…
— Строго говоря, я здесь не для того, чтобы облегчать вам жизнь. Мы подозреваем вас в предательстве. Возможно, в убийстве. Извините, старина, но так и обстоит дело.
— Ради бога, Монк, это же смеху подобно! Кто-то вас разыгрывает или подставляет — я еще не разобрался. В общем, я не могу этого как следует объяснить, Монк, но Макс меня создал, научил меня, как должен поступать мужчина, дал мне кодекс… К несчастью, я любил и его жену.
— Допустим на минуту, что она была свободна — вы бы поженились?
— Я бы предложил ей пожениться. За Сциллу никогда нельзя отвечать.
— Но это, конечно, было невозможно, поскольку она не хотела оставлять Макса Худа.
