тем более казенные, счет любят. И вы сим удостоверили не только получение денег, но и неизменную честность Вячеслава Рудольфовича. — И, немного подумав, добавил: — Кристальной чистоты человек и партийной принципиальности. С ним, вероятно, легко работается.
— Не сказал бы, — сердито отозвался полпред Иоффе.
С Менжинским Феликс Эдмундович вновь встретился 27 октября, накануне отъезда в Москву. В этот день перед зданием советского посольства в Берлине собралась демонстрация рабочих, выражая свои симпатий к Советской России. Рабочие, остановившись перед посольством на Унтер-ден-Линден, размахивали шапками и платками, провозглашали лозунги с приветствиями Советской России.
Естественно, что разговор вновь начался с положения в Германии.
— Германское правительство, — говорил Менжинский, — стремится поскорее заключить мир, чтобы развязать себе руки для решения внутренних проблем, в частности для борьбы с надвигающейся революцией.
— Надо понимать, — отозвался Дзержинский, кивнув на окно, — что это лишь начало движения. Массы ждут переворота. Недостает лишь группы пионеров с достаточной волей и авторитетом.
— Четыре дня назад освобожден из тюрьмы Либкнехт. Вчера он уже выступал на собраниях рабочих. Либкнехт полностью солидаризируется с нами. В широких же кругах спартаковцев еще слаба вера в собственные силы…
— Отсюда и чисто пораженческие настроения, — повернувшись к Менжинскому, докончил мысль Дзержинский. — Но они вынуждены будут леветь под напором масс.
— Вот именно. Германию уже потянуло на революцию, и это прекрасно понимает имперское правительство. Оно торопится заключить перемирие.
— Но какой ценой?
— Усилением враждебности к нам. В правящих кругах Германии разрабатываются планы, с одной стороны, как собрать все контрреволюционные элементы вокруг Киева и направить их против Москвы, и, с другой стороны, как спровоцировать разрыв Брестского мира.
— Значит, плата за мир на западе — новая война против Советской России.
— Да. Война против нас и против собственного народа.
За окном на улице усилился шум. Щуцманы шашками и дубинками разгоняли демонстрантов. Улица быстро опустела.
— Следовательно, — встав с кресла и начав ходить по комнате, возбужденно говорил Дзержинский, — над нами собираются тучи не только со стороны Антанты, но и Германии, и нас, по- видимому, ожидает период очень тяжелой борьбы.
— Первый признак этого — поворот от ворот Вены Карскому[23]. Австрийцы тоже не хотят остаться в стороне от борьбы с нами и кое-что для себя выторговывают у англичан и французов. Второй признак — подготовка новых транспортов в английских и французских портах для отправки снаряжения, а может быть, и новых контингентов войск в Россию.
Разговор незаметно перешел на дела внутренние, на положение в Советской республике, на работу ВЧК, успехи и промахи которой Менжинский принимал близко к сердцу.
Разговор вновь коснулся мятежа левых эсеров, контрреволюционного заговора «Союза защиты родины и свободы», возглавлявшегося Савинковым.
— Я очень рад, — говорил Менжинский, — что удалось разделаться со всей этой эсеровской головкой, вышибить их с советских постов.
— Жизнь нам доказала, — развивал свою мысль Дзержинский, — что партии неправительственные не могут работать в боевых органах диктатуры пролетариата. В чрезвычайных комиссиях должны работать только члены нашей партии, только коммунисты — вот к какому выводу я пришел после измены Александровича и провокатора Блюмкина. Коммунистический состав чрезвычайных комиссий — вот первое условие успешности нашей работы в современной обстановке.
— Раз есть первое условие, должно быть и второе? — спросил Менжинский.
— Конечно! Вторым условием успешности работы Чека я считаю личные качества сотрудников. Чтобы распоряжаться чужой жизнью, надо быть самому выше всяких подозрений как в смысле политическом, так и по своим личным качествам. Работа в Чрезвычайной комиссии требует людей с выдержанным характером, непреклонной волей, с установившимися политическими убеждениями. Политически незрелые, расслабленные неврастеники не годятся для работы в Чека.
— У нас, — продолжал Дзержинский, — и среди коммунистов есть товарищи, которые считают для себя позорным и унизительным принять участие в работе Чека, этой, конечно, крайне необходимой для революции работе. Авгиевы конюшни нельзя чистить в белых перчатках. Кто считает, что в Чека можно работать в белых перчатках, тот не понимает ничего, не понимает и не видит разницы между царской охранкой и нашими чрезвычайными комиссиями, тот проспал Февральскую и Октябрьскую революции и сейчас дожидается, чтобы другие сделали всю черную работу по созданию нового коммунистического строя, в который они войдут с незапачканными руками, в снежно-белом накрахмаленном воротничке…
Взглянув на Менжинского, одетого с безукоризненной аккуратностью в европейский костюм с белоснежными манжетами и воротничком, Дзержинский смутился и замолчал.
Поняв это смущение, Менжинский заметил:
— Что касается меня, то я почел бы за честь снова вернуться на работу в Чека.
— А ваша работа не менее чекистская, — вновь заговорил Дзержинский. — Разница только в том, что работать вам приходится не дома, а в самом логове врага. Мне хотелось бы предостеречь вас, Вячеслав Рудольфович, — будьте осторожны, «они» могут пойти против нас на любые провокации.
— Бог не выдаст, немецкая свинья не съест, — улыбнулся Менжинский, — за полгода мы тоже кое- чему научились.
Беседа закончилась поздно. А на следующий день Дзержинский уехал в Москву.
Предостережение Дзержинского было не напрасным. Стремясь удержаться у власти, зашатавшееся под напором революционных масс имперское правительство пустило в ход давно разработанный при участии Шейдемана план провокации.
4 ноября на Шлезвигский вокзал Берлина пришел поезд, с которым советские дипкурьеры привезли почту для берлинского, бернского и стокгольмского полномочных представительств РСФСР. Германские военно-полицейские агенты на перроне вокзала инсценировали «обнаружение» в багаже советских дипкурьеров «агитлистовок». При переноске багажа один из ящиков «выпал» из рук носильщиков и «разбился». Из него высыпались листовки, «призывавшие немцев к революции».
Германские власти немедленно объявили, что «это дело рук Менжинского», что «русские представители призывают немцев к революции».
Инцидент с листовками в багаже на имя Менжинского был заранее подготовлен. Листовки были написаны и отпечатаны в Берлине. Ящик разбился, когда на перроне не было советских дипкурьеров, зато было полно германских полицейских агентов. Германское происхождение этой провокации было позднее подтверждено самим Шейдеманом в его мемуарах. Оно было разоблачено в 1927 году в германской печати. Но в 1918 году германское правительство, терявшее остатки власти, надеялось сохранить ее и предотвратить революцию путем этой бесчестной провокации. Германское правительство тогда, по выражению Ленина, потеряло голову, и, когда горит вся Германия, оно думает, что погасит пожар, направляя свои полицейские кишки на один дом.
В тот же день, 4 ноября, германские власти отключили телеграфные аппараты прямой связи советского посольства с Москвой. На следующий день, 5 ноября, немецкое правительство заявило о разрыве дипломатических отношений с Россией. Министерство иностранных дел Германии потребовало, чтобы советские представители выехали из Берлина 6 ноября. Но уже поздно вечером 5 ноября в полпредство явился агент МИДа и заявил, что миссия и консульство должны покинуть Германию к утру 6 ноября.
На следующий день в пять часов сорок пять минут у советского посольства появилась масса полиции, и советские представители принуждены были отправиться на станцию. Все соседние улицы были оцеплены полицией…
В шесть утра экстренный поезд с советскими дипломатическими представителями был отправлен с
