ненавидели, и каждый верил в свой рай и свой ад… Чтобы жизнь в метро, бессмысленная и бесполезная, возвышенная и наполненная светом, грязная и бурлящая, бесконечно разная и именно потому такая волшебная и прекрасная, человеческая жизнь продолжалась.
Он думал об этом, и как будто в его спине проворачивался огромный заводной ключ, который подталкивал его к тому, чтобы сделать еще шаг, а за ним еще и еще, Артем продолжил двигаться дальше.
И вдруг все оборвалось. Они вывалились в просторное помещение — широкий круглый коридор, замыкающийся в виде кольца. Внутренняя стена его была облицована мрамором, отчего Артем сразу почувствовал себя как дома, а внешняя… Внешняя была совершенно прозрачна, и сразу за ней начиналось небо, а где-то далеко-далеко внизу стояли крошечные домики, разрезанные улицами на кварталы, черные пятна парков, огромные провалы воронок и фишки уцелевших высотных домов — отсюда был виден весь бескрайний город, серой массой уходивший в темный горизонт. Артем съехал на пол, привалившись к стене и долго-долго смотрел на город, на медленно розовеющее небо, и снова на город. — Артем! Вставай, хватит сидеть! Вот, помоги-ка, — тряхнул его за плечо Ульман.
Боец вручил ему большой моток проволоки, и Артем непонимающе уставился на него. — Не ловит эта треклятая антенна, — он указал на скрученный шестиметровый штырь, валявшийся на полу. — Будем рамовой пробовать. Вон там, дверь на технический балкон, который этажом ниже. Она как раз со стороны Ботанического Сада. Я пока на рации буду сидеть, выйдите с Пашкой наружу, он антенну разматывать будет, ты его подстрахуешь. Давайте поживее, а то уже светать скоро будет.
Артем кивнул. Он вспомнил, зачем он здесь, и у него открылось второе дыхание. Кто-то подкрутил невидимый ключ в его спине, и внутренняя пружина снова начала разворачиваться. До цели оставалось совсем немного. Он взял проволоку и пошел к балконной двери.
Створка не поддавалась, и Ульману пришлось всадить в нужную секцию целую очередь, пока изъеденное пулями стекло не треснуло и не рассыпалось. Мощный порыв ветра чуть не сбил их с ног. Артем шагнул на балкон, огороженный решеткой высотой в человеческий рост. — На вот, посмотри на них, — Павел протянул ему полевой бинокль и махнул рукой в нужном направлении.
Артем приник к окулярам и долго бесцельно водил взглядом по приблизившемуся городу, пока Павел не навел его силой на то место, о котором говорил.
Ботанический Сад и ВДНХ срослись вместе в одну темную, непроходимую чащобу, среди которой высились облупленные белые купола и крыши павильнов Выставки. В этом дремучем лесу оставалось всего две прогалины — узенькая дорожка между главными павильонами («Главная аллея», — боязливо прошептал Павел) и это.
Прямо посреди Сада разрослась огромная проплешина, словно даже деревья отступили от невиданной язвы, образовавшейся среди них. Это было странное и жуткое зрелище — не то городище, не то гигантский животворящий орган, пульсирующий и подрагивающий, раскинувшийся на несколько квадратных километров. Небо постепенно окрашивалось в утренние цвета, и его становилось видно все лучше: опутанная жилками живая пленка, вылезающие из выходов-клоак крохотные черные фигурки, деловито копошащиеся, как муравьи… Именно муравьи, а их городище-матка напоминало Артему громадный муравейник. И одна из их тропок шла — он сейчас хорошо видел это — к стоящему на отшибе белому круглому строению, точь-в-точь напоминавшему вход на станцию ВДНХ. Черные фигурки добирались до дверей и пропадали. Их дальнейший путь Артем знал слишком хорошо.
Они действительно были совсем рядом, а не пришли откуда-то издалека. Их действительно можно было уничтожить, просто уничтожить. Теперь главное, чтобы Мельник не подвел. Артем вздохнул с облегчением. Почему-то ему вспомнился черный туннель из его снов, но он тряхнул головой и принялся разматывать шнур.
Балкон опоясывал башню по периметру, но сорокаметрового провода не хватило, чтобы сделать полный круг. Привязав конец к прутьям решетки, они стали возвращаться назад. — Есть! Есть сигнал! — радостно заорал Ульман, завидев их. — Вышли на связь! Живы! Полковник матерится, спрашивает, где мы раньше были! — он приложил наушник к голове, прислушался и добавил, — Говорит, все даже лучше, чем думали, четыре установки нашли, все в отличном состоянии, их законсервировали… В масле, под брезентом… Говорит, Антон — молоток, со всем разобрался… Скоро готовы будут… Надо координаты сообщить. Привет тебе передает, Артем!
Павел развернул большую расчерченную на квадраты карту местности, и, глядя в бинокль, начал надиктовывать координаты, а Ульман повторял их в микрофон своей рации. — Саму станцию тоже уже на всякий случай запечатаем, — боец сверился с картой, и назвал еще несколько цифр. — Все, координаты ушли, теперь они наводить будут, — Ульман снял наушник и потер лоб. — На это еще время уйдет, твой ракетчик там один на всех. Но это ничего, подождем…
Артем забрал себе бинокль и опять вылез на балкон. Что-то тянуло его к этому мерзкому муравейнику, какое-то непонятное гнетущее чувство, какая-то тоска, словно грудь сдавило что-то тяжелое, не давая вдохнуть глубоко. Перед глазами снова встал черный туннель — да вдруг так ясно, так четко, как он не видел его даже в своих видениях. Но теперь его можно было не бояться — этим упырям оставалось недолго хозяйничать в его снах.
— Все, полетело! Полковник говорит, ждите привета! Сейчас мы этих ваших сук черных прожарим! — завопил Ульман.
И именно в этот момент город под ногами исчез, кануло в темную бездну небо, стихли радостные крики за спиной, — остался только один пустой черный туннель, по которому Артем столько раз брел навстречу… чему?
Время загустело и застыло.
Он достал из кармана пластмассовую зажигалку и чиркнул кремнем. Маленький веселый огонек выскочил наружу и заплясал на фитиле, озаряя небольшое пространство вокруг себя.
Артем знал, что увидит, и понимал, что теперь уже не должен страшиться этого — поэтому он просто поднял голову и заглянул в огромные черные глаза без белков и зрачков. И услышал.
— Ты — избранный!
Мир перевернулся. В этих бездонных глазах он вдруг за какие-то кратчайшие доли секунды увидел ответ на все, что оставалось для него непонятным и необъясненным. Ответ на все его сомнения, колебания, поиски — и он оказался совсем не тем, о котором Артем всегда думал.
Провалившись во взгляд черного, он вдруг увидел вселенную его глазами: возрождающаяся новая жизнь, братство и единение сотен и тысяч отдельных разумов, но не растворяющее границы между ними, а сопрягающее мысли каждого в единое целое. Упругая черная кожа, отталкивающая губительные прозрачные лучи, способная вынести и палящее солнце и январские морозы, тонкие гибкие телепатические щупальца, способоные и ласково гладить любимое создание, и больно жалить врага, полная невосприимчивость к боли — одним словом, их тела были чистым совершенством. И при этом они обладали любознательным, живым умом, к несчастью, настолько непохожим на человеческий, что никакой возможности наладить контакт не было. До него, до Артема.
Потом Артем увидел людей глазами черных — озлобленных, загнанных под землю грязных ублюдков, огрызающихся огнем и свинцом, уничтожающих парламентеров, которые идут к ним с песней мира — а у них вырывают этот белый флаг и его древком пробивают им глотку. Потом отчаяние — отчаяние наладить общение, свзяь, понимание, что в глубине, в нижних коридорах сидят неразумные, взбесившиеся твари, которые уничтожили свой мир, продолжают грызню между собой и скоро вымрут, если их не перевоспитать. Снова попытка протянуть им руку — и снова они вцепляются в нее с такой ненавистью, что остается только один выход — усмирить, успокоить. Убивать? Только для самозащиты, потому что черные и не умеют толком убивать, они созданы для другого.
