— Так каковы твои планы? — поинтересовался он.
Я изложил планы.
— Значит, завтра Хунзах?
— Хунзах.
Али крикнул секретарше, чтобы узнала, когда с автовокзала начинают ходить маршрутки на Хунзах.
Мне не понравилось слово «маршрутка». Я-то было на миг вообразил, что мы с Али и Шамилем все вместе с комфортом туда доберемся. Но фантазия моя оказалась тщетной. Завтрашнее утро было занято у Али совещанием директоров газет, где он, в частности, хотел говорить об убийствах журналистов — их уже пятнадцать в Дагестане, и последним на днях был убит главный редактор мусульманской газеты.
— А его-то кто? — спросил я как идиот, по-прежнему думая, что убийства — дело рук исключительно «исламских террористов».
— Понимаете, — сказал Али аккуратно, — ни одно это убийство до конца не раскрыто. И кто убил — неясно. Вполне может быть, что есть силы, которые заинтересованы в сталкивании…
Поскольку я соображал явно медленнее, чем положено было журналисту с моим стажем (на этот раз командировочное удостоверение я взял в журнале «Дружба народов»), Али умиротворяюще произнес:
— Сейчас поезжай в гостиницу, оставь вещи, прими душ и через час возвращайся сюда — поужинаем. Завтра с утра Шамиль отвезет тебя на автовокзал. Маршрутки ходят с восьми, отправляются по мере заполнения…
Окна номера в отеле «Петровскъ» выходили на дворик детского сада, какие-то крыши и совсем недалекую лазоревую полоску моря. Я принял душ, выпил чаю и вдруг подумал, что до приезда Шамиля должен хотя бы добежать до моря и обратно. Надо поздороваться с морем. Надо, чтобы оно порадовалось за меня: что я не отступил, остался верен нашему общему замыслу… Я вышел из отеля и отправился в мир мелкостроя, который отделял меня от моря. По сторонам, оконтуривая этот мелкострой, высилось несколько убогих советских пятиэтажек да вдали виднелось несколько новых и, по-видимому, хороших домов, но все это было разбросано так, что общего впечатления города не возникало. Я вошел в мир маленьких домиков и убедился, что к морю выйти не так-то просто: все улицы тянулись параллельно берегу, и я нигде не видел ни одного перекрестка. По счастью, рядом играли девочки лет шести. Я спросил:
— Девчонки, а как пройти к морю?
— А вот туда до конца, — бойко отвечали они, — и после помойки — направо…
Больше всего поразила принципиальная, безотказная действенность русского языка.
Я прошел, как они велели. За заборами прижатого к морю поселка были дома «престижные», были совсем ветхие. На изломе улочки, от которой открывался вид к морю, пара молодых рабочих лепила из красного кирпича что-то, что впоследствии хозяин мог бы представить как «особняк». При этом системообразующей деталью пейзажа были трубы теплотрассы, глумливо изгибающиеся над переулком, по которому я вышел к морю.
Плескала мелкая лазоревая волна. На пляже стояли мятые ржавые грузовые контейнеры, из воды торчали оббитые бетонные плиты, да искрила алюминиевой фольгой протянутая вдоль моря теплотрасса — таков был «вид Каспия с городского фасада». Увы! Сколько я ни ездил вдоль каспийских берегов, ни разу еще не довелось мне увидеть хотя бы одно поселение (кроме Баку), которое было бы повернуто к морю «лицом»… Но я, как всегда, забежал вперед.
Пока что мне надлежало вернуться в Дом прессы. Он оказался в двадцати минутах хода от гостиницы. В предвечерний час обширный холл выглядел пыльным и запущенным: ни штор на окнах, ни киосков. Даже охранник за столом у входной двери пропустил меня, так и не спросив, куда я направляюсь.
Я поднялся в кабинет Али.
Меня волновало, дозвонился ли он в Хунзах, кто меня примет, где поселят и как там все образуется.
— Послушай, — сказал он примирительно. — Это ведь — дело одного звонка.
Этот звонок он сделал, попал на брата главы администрации, потом откуда-то появился номер телефона и имя: Гамзат. Руководитель средств массовой информации в регионе.
Вопрос решился. Мне следовало успокоиться.
— Хочешь поужинать? — спросил Али.
— Хочу, — сказал я.
Мы спустились в ресторан Дома прессы, заказали форель с картошкой. Али взял водки, два пива (для меня), и мы пошли не за столик, а куда-то дальше по коридору. Там было что-то вроде комфортабельных апартаментов, где проживала не слишком молодая, но красивая дама, Сулиета Ослановна, которая остро судила о кавказском вопросе. Я ел рыбу и пил пиво, а Али и Сулиета разговаривали.
Я слушал.
Потом сказал, что на языке этих терактов, как бы бессмысленны они ни были, должно быть что-то выражено.
— Разумеется, — сказала Сулиета.
— Тогда что?
— А Андрея Желябова вы понимаете?
— Да, понимаю. Но «Народная воля» не была связана с религией.
— Не важно, с какой идеологией она была связана. Важно, что туда пошла лучшая молодежь своего времени: Перовская, Фигнер… Что-то подобное происходит сейчас в Дагестане.
— Знаете, — сказал я. — Для «Народной воли» террор закончился колоссальным крушением. В том числе и моральным…
Али молча слушал.
Я был зол на себя. Договорились с Викой не трогать террор — и первое, во что я влип в результате, — это разговор о терроре.
У Сулиеты большие, подведенные тушью глаза, черные волосы, ярко-красная помада на губах, такие же красные ногти и удивительно красивое ожерелье из крупных кроваво-красных камней (кораллов?). Черная шаль на плечах. Чуть зловеще. Ее позиция такова: с тех пор как федеральные власти включились в прямое управление Дагестаном (это случилось во время второй чеченской войны, когда боевики вторглись на территорию Дагестана, а Москва в ответ нагнала в республику спецназ и насадила своих чиновников, которые «курируют» местные власти и получают деньги из бюджета, немилосердно их разворовывая), проблемы Дагестана в принципе не могут быть решены. Не могут быть решены предлагаемым способом.
Я промолчал.
А какие проблемы, скажите на милость, могут быть решены предлагаемым способом? Может быть, проблемы русского народа?
В какой-то момент я почувствовал себя очень уставшим от этого разговора и сказал, что хочу съездить в центр, повидать одного знакомого.
— Учти, — сказал Али, — что такси до центра стоит не больше ста рублей… Здесь цены не московские.
На улице было уже темно. Я поймал первую попавшуюся машину, там сидело двое парней.
— Мне к университету, — сказал я.
— А сам откуда? — поинтересовались парни.
— Из Москвы.
— Ну, я так и подумал, когда увидел, что чувак стоит-голосует, — сказал один.
Вот. Я все раздумывал, влип я или нет, но тут вдруг они вместе, перебивая друг друга, стали расспрашивать меня:
— В Москве, наверно, думают, что здесь страшно, что здесь взрывают все…
— Ну, знаете, взрывы оптимизма не прибавили…
