(Синезий, V в. н. э.)
Несколько слов об элементах-стихиях. Каждый содержит три остальных в латентном состоянии, нельзя
Циркуляция органического пространства — это экспансия индивидуальной жизненной энергии.
«Не думай, что, сидя на берегу, ты видишь, как течет река. Ты видишь ток своей крови», — сказал другой французский поэт, Анри Мишо.
«Теперь я понял: события сначала протекают в крови и только потом сворачиваются в действительность» (Густав Майринк. «Ангел западного окна»).
«Внешнее — это внутреннее, проявленное загадочным образом» (Новалис. «Фрагменты»).
Разумеется, набор цитат не лучшее подтверждение какой-либо тезы. Здесь это просто иллюстрации ретроградного и антисовременного воззрения на человека. Потому как вышеприведенные авторы разумеют под человеком «микрокосм» — уже в восемнадцатом веке понятие стало теоретическим или мистическим. Учение о микрокосме весьма подробно изложено у Парацельса и его последователей — Гихтеля, Кролла, Руланда. Парацельс, правда, говорит об «астральном теле», однако выражение затаскано до невозможности и давно потеряло начальный смысл: эпитет «субтильный», на наш взгляд, лучше соответствует ситуации тонких элементов. Оккультная терминология до крайности синкретична — здесь надобно действовать осторожно. По логике, нам неведомой, магическая и мистическая мысль возрождения и барокко пыталась примирить и даже соединить языческий неоплатонизм, христианство, иудейскую каббалистику и арабскую метафизику — в результате смесь получилась невообразимая.
Необходимо вот что иметь в виду: меж язычеством и монотеизмом союз невозможен принципиально; когда язычник и монотеист рассуждают о «душе», они разумеют совершенно разные вещи. В отличие от языческих богов, которые принимают форму человека лишь с той или иной целью, боги монотеизма антропоморфны в принципе, что не может не возбудить двусмысленности: то ли они создали человека по своему образу, то ли наоборот. Поэтому Порфирий и Юлиан Отступник не без оснований упрекали христиан в атеизме. Благожелательные теологи, в ненависти к язычеству, но в преклонении перед великими древними поэтами и философами, решили трактовать политеизм как своеобразное единобожие, где для пущей наглядности боги и богини символизируют качества и потенции Зевса-Юпитера-Аммона. Справедливо сказал немецкий мифолог Вальтер Ф. Отто в книге «Дионис» об исследователях античной религии: «Они просто напросто не верят в языческих богов, а потому их выводы представляют только относительную историко-филологическую ценность».
Религиозные воззрения монотеистов и язычников совершенно различны. Прежде всего, монотеистические «религии откровения» исторически фиксированы, а потому открыты лишь для последующих поколений. Прерогативы единого бога весьма аналогичны прерогативам восточного деспота; верующие только «креатуры», «рабы божьи», чья духовная, эмоциональная и даже бытовая жизнь ранжирована заповедями и уставами. Беспредельное небо стягивается единым средоточием. Монотеистическая религия, «единственно верная», третирует остальные как «ложные суеверия», извергая агрессию на всех несогласных.
Языческие религии иерархичны, монотеистические субординационны. Различие очень существенное. Во втором случае, божественные и природные данности математически распределяются вокруг единого центра по заранее определенным местам. Это предполагает причинно-следственную связь, правило идентификации, закон исключенного третьего и т. д. Равно как единому богу подчинены серафимы, херувимы, архангелы и т. д., папе подчинены кардиналы, епископы, аббаты и т. д., генералу — полковники, майоры и т. д. Режим субординации требует дрессуры, дисциплины, поощрения и наказания, человек расценивается как материал для обработки, жизнь расценивается как выживание, борьба, соревнование, где очень даже сладко победить и стать «примером для подражания». Подготовка к жизненным сражениям требует авторитетов и тренеров — поэтому человек здесь всегда подчинен другому и другим, и центр его бытия всегда находится где-то вне его личности. Основа субординации — послушание и рутинная повторяемость операций с целью обретения «автоматизма». Неожиданность, своевольная инициатива приводят к нежелательным последствиям. Этот тоталитарный режим, естественно, нестабилен из-за вопиющего дефицита энергии. Он способен «выживать» только за счет внешних «энергетических ресурсов». Необходимо либо искать и пожирать врагов, либо убивать друг друга. Но и эти процессы насыщены безнадежностью, поскольку фатум смерти висит над монотеистической или прагматико- атеистической доктриной.
Язычество не знает смерти как пустоты и полного уничтожения. В начале данного текста говорилось, что мы рождаемся язычниками. В известном смысле мы остаемся таковыми. Иначе любовь, религия, искусство, нравственность не имели бы ни малейшего резона, поскольку добродетельный труп распадается на атомы и рассеивается в бесконечной вселенной ничуть не лучше аморального.
Иерархия — «тайное начало». Anima celestis (душа небесная) наделяет сердце и мозг индивидуальными качествами, которым научиться нельзя. Загадочная суть каждой вещи, каждого события недоступна исследованию, поскольку тайна целого исчезает при аналитике составляющих. К тому же любопытный наскок на вещь или событие может высвободить зловещие эманации.
Далее Н. С. Гумилев излагает одну из возможных историй камня. Он мог бы в своем четырехстопном ямбе поведать о молекулярном строении минерала, или о реакциях камня на кислоты и щелочи, или о его звездно-амулетной экзистенции — это были бы другие истории, спровоцированные «тайным началом» камня. Верящий в тайные начала вещей ожидает от них всего, и нет для него ничего «чудесного», так как «чудо» суть разрыв цепи детерминаций. «Посмотрел яйцо на свет, — сказано во фрагменте Анри Мишо. — Сковородка разогрета, все в порядке. Разбил яйцо — оттуда вылезла муха, взобралась на скорлупу и принялась сушить крылышки на солнышке».
Муха, удостоенная внимания поэта, выпадает из режима субординации. Объяснить ее реальность невозможно. Согласно язычеству, вообще ничего нельзя объяснить, всякое объяснение это перемирие в борьбе с непобедимым вопросительным знаком. Непонятно, зачем надо петь песню безумству храбрых, гораздо проще освободить наше окружение от причинно-следственных цепей и предоставить проявляться как угодно. Тогда ведь и внешний мир освободит нас: восприятие немного оттает в тепле внутреннего огня и медленно расправит свои органы, подобно спруту или медузе. Вокруг сухой и холодной земли образуется холодная и влажная акватическая стихия.
