Девственность и другие рассказы. Порнография. Страницы дневника

он. — Как это? Бросался камнем?

— Брал камень, большой кирпич и бросал в меня. Больно было, — тихонько шепнула Алиция.

— Это… это ничего… Это наверняка плохие люди… потехи ради или тренировались на меткость. Не думай больше об этом.

— Но почему девушки при этом должны улыбаться? — не отставала Алиция.

— Почему они улыбаются? Как это? Что ты говоришь, детка? И часто с тобой случалось такое, Алиция?

— О, очень часто, почти что каждый день, когда я бывала одна или с Биби.

— А твои подружки?

— И они тоже жалуются на это. Невозможно не улыбнуться, — задумчиво тянула она, — хоть и больно.

— Оригинально, — думал Павел по дороге домой. — Вызывающе, даже грубо. Камнем в девушку — никогда ни о чем подобном не слышал. Разве что, такое обычно скрывают. Она ведь сама говорит, что это бывает только тогда, когда никто не видит. Грубо — да, но вместе с тем и прелестно, а почему? Потому что инстинктивно. Я так взволнован, удивительно возбужден. О, мир девушек, мир любви полон этих чародейских причуд. Незнакомые улыбаются друг другу на улице, кто-то гладит чей-то локоть, улыбка сквозь слезы или поцелуй потиранием носов — все это ничуть не менее странно, чем кидаться камнями. Возможно, существует целый кодекс условных знаков и способов, о которых я, постоянно пребывая в Китае и в Африке среди дикарей, понятия не имею.

Девственность тем и характеризуется, что каждая вещь исполняется для нее иным смыслом, нежели тот, что присущ ей в действительности. Девственный мужчина считает, что бросить камнем не столь оскорбительно, как, допустим, лишь слегка прикоснуться рукой к щеке. Обычный человек, нормальная женщина подняла бы крик и убежала, она же — лишь улыбнулась каким-то загадочным глубинам. Обычный человек только бы и думал о том, как бы убежать с поля битвы, спасая, насколько это возможно, свою шкуру, в то время как для меня все совсем наоборот: для меня всем являются честь и знамя — стяг, или точнее говоря, цветная тряпка на ветру.

Монархия девственна в большей степени, чем республика, поскольку в ней больше тайны, чем в говорливых членах парламента. Монарх — величественный, безгрешный, безукоризненный, ни за что не отвечающий — является девственницей, а в меньших масштабах — и генерал тоже девственница.

О, святая тайна бытия, о, чудо существования, не я, принимая твои дары, буду смотреть тебе на руки. Совсем напротив — лишь покорно склоненная голова, глубокий вздох, хвала и благодарность, пантеизм и созерцание, а не фатальное по своим последствиям анализирование. Девственность и тайна — одно и то же, так будем же остерегаться приподнимать святую завесу.

Предавалась раздумьям и Алиция.

— Сколь дивен мир! Никто в нем не говорит прямо, а всегда символами. Ничего нельзя узнать. Павел, конечно, рассказал легенду. Всюду меня окружают символы и легенды, как будто все сговорились против меня. Рай, Бог… кто знает, может все это было выдумано специально для меня, для нас — молодых девушек. Я убеждена, что все таятся и притворяются, и что все основано на сговоре. Вот и мама с Павлом — тоже сговорились. Какое наслажденье пить чай, шумно прихлебывая, и наступать собачкам на хвосты… Да… Религия, долг и добродетель, а мне кажется, что за ними, как за ширмой, существуют некие строго определенные жесты, какие-то движения, что каждое такое возвышенное слово сводится к строго определенному жесту и привязывается к строго определенному моменту.

Ах! Представляю себе! Обычно все одеты и ведут себя прилично, но как только остаются один на один, мужчины бросают камнями в женщин, а те улыбаются, потому что болит. А еще — воруют… Разве я сама не украла серебряную ложку и не закопала ее в саду, не зная, что с ней делать? — Мама много раз вслух читала в газетах о кражах, теперь я понимаю, что это значит. Воруют, шумно пьют чай, наступают собачкам на лапы и вообще поступают наперекор, это и есть любовь — а девушек держат в неведении, чтобы… было приятней. Я вся дрожу.

Алиция Павлу:

«Павел! Получается, не совсем так, как ты говоришь. Просто и не знаю, что думать! Вчера я слышала, как мама говорила отцу, что безработные ужасно „расплодились“, что они ходят „полуголые“, что питаются какими-то отвратительными отбросами и что количество краж, драк, грабежей растет как на дрожжах. Скажи мне все — скажи, на что им эти „отбросы“ и почему они „полуголые“, Павел, очень прошу тебя, мне в конце концов нужно знать, как вести себя, всегда твоя —

Алиция».

Павел Алиции:

«Дражайшая моя! Что же это творится в твоей головушке! Заклинаю тебя нашей любовью, никогда об этом не думай. Правда, такое можно иногда увидеть, но в размышлениях об этом так легко потерять непорочность — и что тогда? Как небо и земля далеки друг от друга, так и правда, заключенная в чистоте, далека от грязи действительности! Так не будем же стремиться все понять, будем жить невинностью, нашим юно-девственным инстинктом, и будем остерегаться мыслить о том, о чем не следует, как это со мной однажды случилось, когда я узнал тебя. Осознание обезображивает, неосознанность украшает, навек твой —

Павел».

— Инстинкт, — думала Алиция, — инстинкт, но чего он хочет, этот инстинкт, чего, собственно, хочу я? Сама не знаю… умереть, или съесть что-нибудь острое. Не успокоюсь, пока… Я такая неопытная. У меня завязаны глаза, как говорит Павел, иногда аж страх берет… Инстинкт, мой девственный инстинкт — вот, что покажет мне путь!

На следующий день она обратилась к своему жениху, который с упоеньем всматривался в ее локоток:

— Павел… меня иногда посещают такие дикие фантазии!

— Тем лучше, моя дорогая, именно этого я от тебя и ожидал, — ответил он. — Чем бы ты была без капризов и без фантазий? Мне нравится это безрассудство чистоты!

— Но мои фантазии столь странны, Павел… право, стыдно сказать.

— У тебя, неискушенной, и не может быть других, — ответил он. — Чем более дикой и странной будет твоя фантазия, тем с большей готовностью я исполню ее, сокровище мое. Подчинясь ей, я воздам должное твоей и своей непорочности.

— Но… Понимаешь ли, это, собственно, это как-то иначе… По крайней мере, я никак не могу этого понять. Скажи мне, тебе… тебе тоже… как и другим… приходилось когда-нибудь красть?

— За кого ты меня принимаешь, Алиция? Что означают эти слова? Неужели тебе хоть на минуту мог стать симпатичным мужчина, замешанный в подобном проступке? Я всегда старался быть достойным тебя и чистым, конечно в своем, мужском амплуа.

— Не знаю, Павел, не знаю, но скажи мне, только откровенно, очень прошу тебя, скажи мне, ты когда-нибудь, понимаешь, обманывал кого, или грыз, или ходил… полуголым, или спал когда-нибудь на каменной ограде, или может бил кого, или лизал, или может ел какую-нибудь гадость?

— Дитя мое! О чем ты говоришь? С чего ты все это взяла? Алиция, подумай… Неужели я смог бы лизать или обманывать? А мое достоинство? Ты, верно, не в себе!

— Ах, Павел, — сказала Алиция, — какой чудный день — ни одной тучки: приходится глаза прикрывать от солнца.

Так, ведя разговор, обошли они вокруг дома и оказались перед кухней, где на куче мусора валялась недогрызенная Биби кость с остатками розового мяса.

— Смотри, Павел, — кость, — сказала Алиция.

— Уйдем отсюда, — сказал Павел. — Уйдем отсюда, здесь галдеж кухонных девок и зловоние. Нет,