и дул, и по ветру летелаих золотая шерсть. Взлеталклок, опрозрачненный зарею, –чем выше – ярче, и седымскользил сквозь тень. И этот дымя с нашей сравнивал судьбою.Я думал: вей, посевный дух!зерном крылатым самосевалети, несомый ветром пух,пустыней странствия и гнева!Чужая почва, как зола,как камень огненный, бесплодна.Ветров летучие крылашироковейны и свободны.Эскадра душ – их тень, их вей –в последнее четверостишье,туда, где трепетных корнейпосевных жаждет пепелище.
[Зияет время...Семижды ложем океановбыл сей равнинный круг осокпал за хребет левиофановздесь первый ноев голубок,пласт мела прободен могучимздесь бивнем с повестью рун отом, как на небо взято тучамвод мезозойское руно плывет в земных веков жилища стадами белых черепах и катятся уже с кладбища копытам козьим черепа,как шла по черепам, по рунамневысловима и вся страсть,как я пред видом страсти рухнул,в пасть страсти осужденный пасть...Нет, осужденный, но не рухнулеще: нещадна и слепалишь близится по ветхим рунампо ржавым в прахе черепам.][57]ОдаНа стол, символ гадальной карты,слетаешь призраком порой,в игральные вмешавшись карты –скелетом с поднятой косой.Тогда как вихрем шевелятсяу суеверия власы:как травам, жизням колебатьсяот приближения косы.Но не такой ты мне: нещадной,с косой игрушечной тупой,марионеткою площаднойнад ширмой красной, над толпой.Не скрежетом уничтоженья,не ересью о тишине, –начальной тайною нетленья,при жизни предлетавшей мне.Тогда еще телесно отроктобой тысячелетен стал,вместив все видимое от рог-ов зверя, от копыт и жалдо плави на разбельной тверди,до цыри брызжущих лучей.Большая лествица, бессмертьемоих бесчисленных смертей.*Есть средства горькие забвенья,но трезвым благостно принятьсуровой смерти посвященья,ее бессмертную печать.Телолюбивы, маловерны,не видим ночи мы с утра.Стремимся горстью взмах безмерный –в пространствах удержать ветра.Но ждет удар в могиле грома –
