завершающих «ответных» строчек:
Увы, эту бледную пропись он сам считал «наиболее действенным из своих стихотворений». Строки эти становятся еще скуднее и страшнее, когда невольно вспоминаешь конец самого Маяковского. Пришли ли они ему на память в последнюю минуту? Едва ли.
Антология русской поэзии в Польше
Идея создания фонда помощи молодым зарубежным авторам из средств, оставшихся от пушкинского юбилея, принадлежит не варшавскому Пушкинскому Комитету. Вполне естественно соединить такую помощь с именем Пушкина, и мысль эта родилась у ряда пушкинских комитетов, существовавших как в польской провинции, так и за границей. Пушкинские комитеты, призванные для временной цели организации юбилейных дней, хотели оставить после себя какой-нибудь след, продолжить свое существование делом, имеющим и культурную, и благую цель одновременно. Впервые мысль о фонде молодого русского автора я услышал на заседании лодзинского комитета. Вдохновительницей этой мысли была тогдашняя председательница комитета Ирина Павлова. Потом мысль эту не раз случалось встречать в переписке и с другими комитетами. Она - эта мысль - казалась такой естественной и с ней за долгую работу в комитете человек так сжился, что странно теперь читать появившиеся в местной печати недоумения, почему именно Пушкинский комитет взял на себя и т.д. Странны и сомнения в «компетентности» Комитета выбрать несколько лучших стихотворений русских авторов, проживающих в Польше. Ведь во главе Варшавского Комитета стоял А.М. Хирьяков, причастность которого к литературе и компетентность в вопросах, ей принадлежащих, не требуют пояснения. Кроме того, тут можно еще напомнить, что и весь-то Варшавский Комитет был сорганизован по инициативе союза русских писателей и журналистов и лишь по соображениям чисто внешнего характера был легализирован при РБО [463]. Однако, несмотря на всё это, правление комитета решило обратиться к союзу писателей с просьбой выделить из своей среды комиссию, которая взяла бы на себя редактирование антологии.
С другой стороны, вполне законными являются просьбы разъяснить, по какому принципу привлекаются участники задуманной антологии. Цель, поставленная перед собою составителями антологии, - дать возможно более полную картину поэтической жизни в Польше за последние 20 лет. Поэтому в антологию решено включить образцы писаний по возможности всех русских авторов, живших и живущих сейчас в Польше, вовсе не отбирая стихотворений по принципу литературной школы или какой- либо общей темы. Ко всем авторам, более-менее часто появляющимся в печати и потому в Польше известным, составители антологии обратились с письменным приглашением лично. В Вильно, где существуют литературные объединения, соответствующее приглашение было направлено в таковые. Кроме того, чтобы избежать возможных ошибок и привлечь также авторов, составителям не известных, заметка об антологии была напечатана в местных газетах, с призывом посылать материал для сборника.
Надеюсь, что разъяснений этих пока вполне достаточно для того, чтобы успокоить опасения будущих участников антологии. О дальнейшем ходе работ по собиранию и редактированию антологии составители таковой будут время от времени сообщать в печати.
Зерно (Рассказ знакомого)
После смерти отца образовалась у меня привычка ежегодно ночью после заутрени приходить к нему на могилу.
Уйдя незаметно из церкви, я перелазил через деревянный забор кладбища и проводил тут весь остаток ночи до самого восхода. Кладбище наше, как вы знаете, расположено над городом, а с той скамейки, где я обычно устраивался недалеко от могилы, был виден собор сквозь еще не покрывшиеся листьями деревца. Я следил за мелькавшими на погосте огнями, и пасхальный звон сливался для меня с пением просыпающихся птиц и разгорающейся всё ярче зарею. Это были лучшие минуты моей жизни. Никакими талантами я никогда не обладал, но думаю, что в те свои юношеские ночи я знал, что такое вдохновение. Необычайная ясность мыслей и движения чувств возносила как бы меня над жизнью. Я испытывал странную легкость... Но боюсь, что у меня не хватит умения объяснить вам тогдашние мои состояния. Добавлю только одно, что главная их прелесть для меня заключалась в отрыве от жизни. Это было какое-то небытие, как сказал бы книжник. Как курильщик опиума, я ждал с нетерпением весь год новой такой минуты. Тем легче мне было сносить все житейские тяготы. Достаточно было вспомнить пасхальную ночь, и я успокаивался, любое волнение проходило мгновенно. Глубоко, облегченно вздохнув, я уже смеялся над тем, что за минуту до того казалось мне непреодолимым несчастьем. Я жил как бы в двух мирах с моею благою тайною. Конечно, - тайной; кто же рассказывает о таких вещах. А между тем я не удержал в себе своей тайны. Случилось, впрочем, это естественно, - в разговоре. В одном из тех разговоров, на которые способна только юность. Знаете, когда после долгих размышлений, после лет печальных бесед с самим собою случится встреча с незнакомым до сего времени человеком, с которым с первого слова станет легко и свободно. Тут прежний молчальник вдруг прорывается, как плотина, и спешит за один раз высказать всё. И, заметьте, не столько для собеседника, сколько для самого себя. Это похоже на мгновенную кристаллизацию насыщенного раствора, наступающую от первого легкого толчка. Всё, что до сих пор неясно бродило в вас, в процессе речи начинает вырисовываться перед вами с необычайною ясностью. Чувства и разрозненные впечатления превращаются в формулы, которые кажутся вам открытиями, полными значения для всего человечества. Так случилось и со мной. Единственным моим оправданием может быть только то, что собеседник мой был не совсем человек обычный. Про него ходили слухи, что он занимается магией и осилил древние языки, чтобы в подлинниках изучить каббалу и проникнуть тайны египетской Книги Мертвых[464]. Сам я тогда почитывал довоенные теософские брошюрки, и одно слово «магия» приводило меня в трепет.
О человеке этом я слышал уже давно. Фамилия его была Кнопп или Кнапп. Он был немец. Жил особняком ото всех, одевался до странности просто. По утрам в широкой соломенной шляпе с корзиной в руке шел на базар, где покупал молоко и овощи. Вернувшись, наносив себе воды, рубил в саду перед крыльцом дрова и принимался за приготовлние для себя обеда. Комната его маленькая, мрачная от закрывавшего окно каштана, была набита в беспорядке набросанными книгами. На стенах висели странные чертежи с каббалистическими знаками. Посещавших его немцев встречал недружелюбно. Знакомство со мной произошло через книгу. От кого-то Кнапп узнал, что у меня есть «Тайная доктрина» Блаватской. Мне передали, что он просил одолжить книгу на несколько дней. Воспользовавшись этим, я взял Блаватскую под мышку и не без трепета отправился к немцу.
Чтобы попасть в его комнату, надо было миновать ветхое полуразвалившееся крыльцо и темную переднюю, сырую от того, что в ней хранились дрова и лежала насыпанная с осени в угол картошка. На тонких веревочках над головой висели, покачиваясь, какие-то высохшие корни и травы.
Немец был бос. Поверх темной рубахи с закатанными по локоть рукавами у него была одна
