Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

                                              у нас всё те ж
                                Заветы юношам и девам:
                                Презренье созревает гневом,
                                А зрелость гнева есть мятеж[84].

Можно ли любить с таким запасом презрения в душе? и как - с кровавым мятежом следовать в кроткое бескровное царство христова идеала?

Здесь есть гибельное, роковое противоречие, которое до тех пор будет истощать наши силы и связывать наши руки, пока мы, наконец, сознательно не изберем или то, или другое: либо кровь возмездия, либо «яд нежности».

Что-то решительное должно будет произойти в наших душах. Дальнейшее пророчество Блока оптимистично: «будет день - и свершится великое, чую в будущем подвиг души»[85].

                                Я не первый воин, не последний,
                                Долго будет родина больна[86],

говорит он, но –

                               Когда-нибудь придет он, строгий,
                               Кристально-ясный час любви[87].
                                   ............................
                               Как зерна злую землю рой
                               И выходи на свет. И ведай:
                               За их случайною победой
                               Роится сумрак гробовой.
                               Лелей, пои, таи ту новь,
                               Пройдет весна - над этой новью,
                               Вспоенная твоею кровью,
                               Созреет новая любовь[88].

3

Уже только из этого поспешного, легкого прикосновения к «вещей тени» видно, насколько фигура Блока для нас сейчас близка - так близка, как не была близка еще никогда и ни для кого.

Как всякий истинный пророк, он вырастает по мере того, как сами события подтверждают одно за другим его прежде невнятные и сомнительные пророчества. И только в будущей России поэт вырастет до настоящих своих размеров.

Странно подумать, что за эти десять лет своего небытия он стал для нас живее и ближе, чем был при жизни для людей, встречавших его лично и живших в одних с ним условиях быта.

Он стоит здесь, меду нами, и требует от нас, чтобы мы поняли его судьбу, которую он обронил под тяжестью предчувствованных им событий, подняли и понесли дальше, всё к той же светлой цели, идя за огненной весной.

                              Прошли года, но ты - всё та же,
                              Строга, прекрасна и ясна...[89]

За Свободу!, 1931, №?209, 9 августа, стр.3.

Крылатый брат. Н.С. Гумилев (Доклад, прочитанный в Литературном Содружестве 20 сент. 1931)

...мой мир волнующий и странный,

нелепый мир из песен и огня,

но меж других единый необманный.

Гумилев[90]

1

Гумилева принято противопоставлять Блоку. Причем противопоставление это, кстати сказать, неблагоприятное для Гумилева, дается обычно в плоскости не всегда глубоких исследований их поэтических вершин и падений. Если Блок само искусство, - Гумилев искусность; если поэт Прекрасной Дамы провидец, пророк, то «поэт и воин», одержимый рыцарь музы дальних странствий - всего лишь художник, мастер, маэстро.

Собственно, это недобросовестное, но очень удобное своей скользящей по поверхности легкостью суждение незаметно навязали сами поэты. «Да, был я пророком», - говорил Блок[92] с уверенностью, прощаемой только сумасшедшим или истинным пророкам. Весь бросающийся в глаза пафос его поэзии основан на ее пророчески повышенном тоне.

У Гумилева же:

В красном фраке с галунами
надушенный встал маэстро,
он рассыпал перед нами