Развод был тих и грустен. Тамаре Сергеевне быстро донесли, что, едва выйдя из поезда в Сургуте, ее супруг попал в когтистые лапы некой бойкой бабенки, которая рванула на Север за личным счастьем. Кажется, она сумела заарканить Бочкова уже в поезде!
С тех пор Виктор Анатольевич так и сидел где-то в объятиях этой бабенки, присылая сыну пустячные алименты (для этого хитрая бабенка оформила его сторожем Дома инвалидов).
Все эти годы Бочков-отец оставался героем рассказов Тамары Сергеевны о том, что такое плохо. Она подчеркивала, что дурные гены мешают жить даже ни в чем не повинным мальчикам вроде Ильи. Когда Илья был совсем малышом, он узнал, что карапуз Бочков-старший тоже ежедневно рвал штаны на коленках, ел пластилин и засовывал в дырочки в телевизоре всякую дрянь (бумажки, пуговки, кукурузные хлопья). Подростком папа Бочков тоже был не краше: курил за сараями, ни бум-бум не понимал в геометрии, без конца терял авторучки, сменные ботинки и дневники с отвратительными оценками. Сейчас в Илье, по мнению матери, всплыли новые наследственные пороки отца – тот тоже любил шляться где-то вечерами и портить новые куртки.
– Как тяжко непонимание, когда ждешь искренности! – заключила Тамара Сергеевна свои наблюдения.
Она вздохнула и так посмотрела на сына, что любой на его месте в ту же минуту распахнул бы душу.
Однако Илья промолчал.
– Сегодня у меня родились стихи, – уныло продолжила Тамара Сергеевна. – Ты всегда судил непосредственно и здраво. Вот послушай.
Из кармана халата она вытащила мятую бумажку и прочитала несчастным голосом:
– Правы?? А не пра ?вы? – засомневался Илья. – Это ты про кого?
– Догадайся!
– Неужели опять про Пичугина? Сколько можно!
– Не пори чушь, Илья, – разочарованно протянула Тамара Сергеевна. – У Алима Петровича день рождения был в июле. К тому же я даже в стихах никогда бы не осмелилась говорить ему «ты».
– Тогда не знаю, кто у нас такой синеглазый. Да еще в октябре родился! Неужели Ухтомский?
Тамара Сергеевна обиделась:
– Нарочно меня злишь? Ты отлично знаешь, что я готовлю стихи для Аллы Кавун.
Алла работала в овощном отделе «Фурора». Никакой ласки от нее никто никогда не видел. Ее глаза были настолько малы, что их синеву, даже если такая и имелась, разглядеть было не под силу и самому зоркому соколу.
Однако Илья решил поддержать мать. Он сказал:
– Получилось неплохо, с душой. Алле понравится.
Тамара Сергеевна воспрянула духом.
– Сейчас я работаю над новыми строфами, – сказала она. – Надо размахнуться подлиннее – все-таки у человека юбилей.
– И сколько Кавунше стукнет?
– Полтинник.
– Так мало?
Тамара Сергеевна вздохнула с укоризной:
– Какой ты, Илья, все-таки бестактный!
– Почему сразу «бестактный»? Если б Кавунша тут с нами сидела, я бы молчал в тряпочку. Но с тобой-то я могу быть откровенным? Ты же сама требуешь искренности. Зачем тогда говорить о непонимании?
4
Когда человека постигает удар, в первую минуту ему кажется, что это совсем не больно. Ничего страшного! Он продолжает по инерции бежать, видеть, размахивать руками. Однако вскоре боль и муть накрывают его с головой, тащат куда-то в сторону, бьют оземь.
Встретив Тару, Илья опешил. Потом подумал – это на минуту, просто налетел на него оглушительный вихрь, а малосильное октябрьское солнце на один миг налилось июньским жаром. Но подхватили, понесли Илью неведомые силы!
Первый день был самым легким. Илья неутомимо топал фиолетовыми ногами, мотал пудовой башкой, громил помойки, бросал в воров кирпичи и радовался, что живет горячо и не напрасно.
Следующее утро оказалось серым. Пошел дождь. «Фурор» и его суета мучили и раздражали Илью, как никогда. За прилавками торчали знакомые продавщицы. Все они, как на подбор, были несимпатичные и переговаривались друг с другом пронзительными вороньими голосами. Хотелось закрыть глаза и зажать уши. Бирюзовая шапочка жгла голову, как шутовской колпак. Вдобавок и работы было полно. Товар в тот день прибывал в удивительно скользких и неподъемных ящиках, а экспедиторы сплошь попадались сварливые.
Однако самым противным было то, что распиравшая Илью счастливая и горестная дрожь всем была заметна, но никому не понятна. В «Фуроре» забыли о прекрасной Таре, будто ее там никогда и не было! Илья никак не мог этого понять. Любовь кипела в его душе, как в запаянном сосуде, а вокруг толкались и смеялись чужие, скучные, слепые люди.
– Ты не заболел, Илюшка? – время от времени спрашивала Тамара Сергеевна, клала руку сыну на лоб и тут же облегченно отворачивалась. Никакой беды, кроме температуры, она и вообразить не могла.
– Пил, что ли, вчера? – хмыкнул Толян Ухтомский, когда Илья в четвертый раз споткнулся о пирамиду ящиков с газировкой кислотных цветов.
– Не хмурься, Илюшка, девочки любить не будут! – кричала будущая юбилярша Алла Кавун.
Над ее головой парила веснушчатая банановая гроздь, подвешенная к потолку для приманки покупателей. Илья присмотрелся: синевы в глазах Аллы было не больше, чем в томатном соке.
Старик Снегирев, коллега Ильи, считался в «Фуроре» человеком интеллигентным и тонким, большим знатоком женской красоты. Он не только бил чечетку и показывал фокусы (растирал в ладонях спичечный коробок и доставал изо рта колоду карт), но и знал несколько бардовских песен.
– Эдуард Потапович, вам нравится имя Тара? – спросил его Илья, измученный своей тайной.
– Это женское имя? – осведомился Снегирев и вдруг захохотал, блистая металлическими коренными зубами. – Ты молоток, что придумал! Оч-чень подходящее имечко для подруги грузчика.
Он продолжил интеллигентные шутки и дальше:
– Тара Нетто и Тара Брутто – звучит! Постой, Нетто бывает без всякой тары – это пароход и человек. А вот Брутто в самый раз. И ты, Брут!
Илья с отвращением отошел. Но ему так хотелось с кем-нибудь поговорить о Таре, что через некоторое время он снова не удержался:
– Помните, Эдуард Потапович, девушку, которая вчера участвовала в акции?
Снегирев должен был помнить: он все время торчал возле фиолетовой тележки и застегивал Фруктикону «молнию».
Старик наморщил невысокий лоб:
– Что за девушка? У которой нос картошкой? Или та, с маленькой попкой? Она? Ага, зацепила!
Он снова разразился своим скрипучим смехом и хлопнул Илью по плечу:
– Эх, Илюха, зелен ты еще! Ой как зелен – ничего в женщинах не догоняешь. Вчерашняя соплюшка – тьфу! Ты лучше на Аньку нашу погляди. Вот где красота!
Снегирев вытянул руки вперед и округлил ладони. Это должно было обозначать очертания Анькиного бюста, действительно крупнейшего в «Фуроре».
– Поверишь ли, когда Анькина смена, я каждые двадцать минут поглядеть на нее бегаю, – доверительно сообщил Снегирев. – Глаз оторвать не могу и отхожу обновленный. Это что-то вроде энергетической подпитки. Эх, будь я лет на пяток моложе!
Илья поморщился и отступил было в сторону, но Снегирев схватил его за рукав цепкими пальцами фокусника-любителя.
– Раз как-то я не вытерпел, – с интимным присвистом продолжил старик, – налетел на Аньку будто
