Ну и, наконец, нужно принять во внимание, что мера эта с самого начала задумывалась как временная, нечто вроде стартера, предназначенного завести мотор реформ, после чего самому заглохнуть. Разумеется, в тот момент это не афишировалось, ибо так можно было дискредитировать идею и обесценить ее в зародыше. Но смею заверить, что именно это имелось в виду. Когда же осенью 1989-го вновь развернулась по этому вопросу дискуссия и даже было внесено предложение не иметь представительства общественных организаций в республиках, то я, как, впрочем, и другие члены руководства, считал, что не произойдет ничего страшного, если это предложение будет принято. Было решено: пусть сами республики решат этот вопрос.
Второй съезд народных депутатов запомнился и печальным событием — смертью Андрея Дмитриевича Сахарова. Съезд почтил его память, прервал работу, и народные депутаты присоединились к огромной процессии, проводившей в последний путь этого выдающегося ученого и гражданина. А в зале с тех пор осталось незанятым кресло, на котором в дни заседаний всегда лежал букетик цветов…
«Сахаров и ему подобные»
В самом конце съезда произошел и такой эпизод. Ко мне подошел Алесь Адамович, которого я знал хорошо как писателя, общественного деятеля, гуманиста, неистового борца против ядерной угрозы. Он высказал сожаление, что не смог выступить на съезде, и передал мне текст речи. Раиса Максимовна сохранила его в нашем архиве. Работая над мемуарами, я вновь перечитал выступление Алеся и решил его полностью включить в свою книгу.
«Алесь АДАМОВИЧ.
«Сахаров и ему подобные»… — так выразился один из ораторов Первого съезда народных депутатов во время печально знаменитого «антисахаровского митинга большинства», иначе не назовешь то заседание.
Кто же это «ему подобные»? Выступавший имел в виду кого угодно, но, конечно же, не Горбачева. А вот в общественном сознании современного мира именно эти имена все чаще ставятся рядом. Нет, не по обязательному сходству позиций: они нередко дискутировали по острым вопросам, когда раскалывалось мнение беспокойного первенца перестройки — Съезда народных депутатов.
Но если иметь в виду их, Сахарова и Горбачева, исключительную роль в процессе перестройки — в этом они действительно «подобные».
Именно Сахаров, как никто у нас, прокладывал пути перестройке, формулировал основы нового мышления и нового чувствования, подталкивал политиков в сторону моральных решений в делах международных и внутренних. Интеллектуально и морально перестройка вызревала под сильнейшим воздействием этой личности.
И именно Горбачев сделал назревшую в обществе потребность политической реальностью, а новое мышление — государственной политикой. И вызволил из брежневской ссылки того, кто так нужен был набирающему силу процессу.
История, судьба уготовили Сахарову тяжелейшие испытания, но под конец жизни одарили его заведомо победоносной ролью: выражать чистую, незамутненную политической конъюнктурой истину правового и гуманитарного обновления.
С Горбачевым история и судьба распорядились в несколько иной последовательности: именно взятое на себя бремя перестройки сделало политическую жизнь его по-новому сложной, трудной. Испытанием не только воли, взглядов, но и натуры. Вот о последнем, о натуре, хотя об этом у нас не принято рассуждать, пока политик на арене, пока он фигура действующая, — о ней и пойдет речь. В связи с вещами, конечно, более поддающимися определению, уловимыми.
Когда Михаил Горбачев и Рональд Рейган встретились в Рейкьявике и не сумели договориться о том, как остановить сползание мира в ядерную пропасть, различная реакция двух лидеров на этот печальный факт впервые заронила мысль: миролюбие Горбачева более чем политика, система взглядов, в этом — его натура. Не будь это так, не выдержать бы Горбачеву глухого сопротивления его усилиям двух закостеневших в милитаристском недоверии и оцепенении структур, их и нашей.
Но отчего то, что так здорово сработало, срабатывает в масштабах всего мира, почему не получается у себя дома? Кто и что тут виной: история, традиция, ситуация, конкретная политика, какие-то ошибки, просчеты? Скажу сразу: я не в состоянии ответить на этот вопрос достаточно определенно. Но хотя бы поставить его.
Оценивая положение в стране и действия лидера перестройки, кое-кто уже рассуждает: да, он начал, спасибо, но на данном этапе надо бы действовать решительнее и жестче. А он то ли не умеет, то ли не хочет. Чтобы действовать решительнее, я тоже прикидываю: хорошо бы, пора! А вот что жестче?.. Тут надо еще подумать. И не только потому, что в истории нашей слишком замешено все было именно на жесткости, насилии, прямой жестокости. А к чему пришли?
Говорят, что можно и разумно обходиться с механизмом насилия. А уж если надо, то и кровь пролить: без этого большая политика никогда не делалась, не обходилась. Вот даже Хрущев от этого не ушел — в Венгрии, в Новочеркасске. Защищая, думалось ему, социализм. История уже оценила случившееся. Подавил-то, оказывается, революцию, а не контрреволюцию (в Венгрии). И кровью залили попытку новочеркасских рабочих подтолкнуть его же перестройку в сторону политических преобразований. (То, что сегодня шахтеры сделали, делают.) Ну а Брежнев, тот сдуру задушил в самой колыбели — в майской Чехословакии 1968 года — и нашу тоже надежду на хоть какое-то обновление впадающей в маразм системы.
Не в искупление ли прежних кровавых дел (о предшественниках, вроде Сталина, уже и не говорю) история распорядилась дать нам в лидеры человека, который всем поведением своим говорит: «Лучше я уйду, но крови не пролью. И стучать кулаком не буду». Хотя иногда и стукнет, когда уж очень просят, прямо-таки умоляют, когда истосковавшись: ну как же без этого, не обойди милостью! Пусть и по нам, но главное, по ним стукни!
И вот вопрос: а возможно ли в нашей стране что-либо сделать с такой натурой, психологией, философией поведения — без хорошего кулака? Да просто не поймут этого, а то и уважать перестанут. Вот как Сталина уважали!
Не расценят ли (и не расценивают ли) многие как слабость принцип личного демократизма и нежестокости в стране, приученной самой историей совсем к другим типам лидеров?
Но почему даже Рейган не расценил очевиднейшую уступчивость в делах, очень даже рискованных, как слабость, даже проклятые империалисты не решились воспользоваться этим нам во вред, а тоже взялись добросовестно, как клопов, давить свои «першинги»? А уж про то, как относятся к «Горби» народы других стран, даже напомнить невозможно, не впадая в невольный грех как бы подхалимажа.
Загадка, да и только. Там вон как срабатывает ставка Горбачева на ненасилие. Внутри же: как бы совсем другие мы люди, народы. Или страна действительно в таком тупиковом положении, что «по- хорошему» из него уже не выйти?
Не знаю. Но признаюсь: так не хотелось бы, в плане даже историческом, потерять единственного лидера, отвергнувшего принцип, метод кулака и жестокости, чтобы приобрести в его лице или в ком-то другом еще одну разновидность нам столь знакомых «мясников» и «лесорубов», от которых люди отлетали, как щепки. Так и хочется попросить: не поддавайтесь нам, Михаил Сергеевич, ни на шантаж справа, ни на укоры слева — действуйте решительнее, может быть, увереннее, но именно своими методами и средствами! Человеческими. Так хочется стать наконец людьми.
И потом, успех-то все-таки потрясающий, даже уникальный. Случайно такой прийти не может. Без одного выстрела, а наоборот, гася их, выстрелы (в Афганистане и других регионах), без единой угрозы «сокрушительно ответить». Без всякой демонстрации военных мускулов так повернуть всю мировую политику в пользу собственному народу, а может быть, и историю повернуть, как не удавалось, даже проливая моря крови, никому, — разве это не убеждает, что принцип примирения и учета общих интересов сегодня самый верный, а может быть, и единственный путь к общему спасению? И действует он необъяснимо безотказно.
Но только не внутри страны. Тут даже либералы уже предлагают лидеру перестройки и обновления тогу… диктатора. Мечтая, правда, о просвещенном диктаторе. О холодном огне, о горячем льде.
А может, действительно «кадры решают». Очень уж заметно различие «команд»:
