социальной политики, координацией внешней политики, поддержанием порядка на границах и т. д. И, конечно, играть третейскую роль, когда возникают конфликты.
Прибалтика… и другие
С середины 1988 года и вплоть до 1990-го динамика межнациональных процессов нарастала, а в авангарде их, как и следовало ожидать, оказалось наиболее уязвимое звено Союза — Прибалтика.
1 октября 1988 года открылся учредительный съезд Народного фронта Эстонии. Спустя неделю образован Народный фронт Латвии. В том же месяце в Литве прошел учредительный съезд «Саюдиса». На первом этапе (примерно до середины 1989 года) фронты были еще надпартийными объединениями, включавшими представителей самых различных слоев. В них входило много горячих сторонников реформ, отнюдь не настроенных на отделение. Но поскольку партия стояла в стороне, воспринимала настороженно или враждебно всякие национальные проявления, эти движения возникали как альтернатива ей. Их знаменем стали самые острые вопросы, волновавшие общество, и потому фронты быстро обогнали партийные организации по влиянию.
Они ставили вопрос об утверждении родного языка в качестве официального языка данной республики, восстановлении национальных гимнов и флагов 1918 года, ограничении миграции, реальной самостоятельности республик. Кстати, в соответствии с формулами их Конституций и Основного Закона СССР. Все это в целом оставалось в русле идей XIX партконференции — без выдвижения требования о выходе из Союза.
В таком понимании происходивших там процессов убеждало меня и рассказанное Яковлевым. В начале августа 1988 года я рекомендовал ему поехать в Прибалтику, надеясь, что это поможет лучше понять, что там происходит.
Яковлев высказался за то, что нам не следует выступать с позиции осуждения народных фронтов; хотя там есть всякие силы, нужно сотрудничать с ними. В Прибалтику полезно съездить Рыжкову, поскольку недовольство связано прежде всего с нерешенностью экономических вопросов. Деятельность союзных министерств воспринимается как колонизаторская. Целесообразно направить в республику председателя Комитета государственной безопасности и министра внутренних дел, чтобы на месте разобраться, как действуют подведомственные им органы, насколько их деятельность адекватна политике перестройки.
Подытоживая, Яковлев заверил, что «все прибалты за перестройку, за Союз». Этот оптимизм успокаивал, но показался мне чрезмерным. Первые признаки опасности, угрожавшей Союзу, я почувствовал именно тогда. Правда, всего лишь как симптом, как один из вариантов развития событий, который мы в состоянии исключить.
Положение Прибалтийских республик в Союзе имело свою специфику. С 1939 года считалось, что они добровольно вошли в состав СССР. Но гласность позволила всем узнать, как это было на деле. Да, решения принимались парламентами этих государств, не наблюдалось взрывов массового недовольства. Но нельзя сбрасывать со счетов, что для них была реальностью фашистская опасность, «присоединение» происходило на основе секретного соглашения с Германией и в условиях фактической оккупации Красной Армией.
Несомненно, что трудовые слои и левые партии с энтузиазмом поддержали этот акт. Но утверждать, что он был итогом народного волеизъявления, по меньшей мере спорно. Своеобразие ситуации заключалось и в том, что все прошедшие с той поры полвека существовали правительства Прибалтийских государств в изгнании, а Запад не признавал законность их присоединения к Союзу.
Эти обстоятельства стимулировали стремление вернуть независимость. Но главным мотивом, находившим широкий отклик, причем даже у части некоренного населения, было убеждение, что Балтия «обирается Союзом» и, обретя волю, будет жить на порядок лучше. Не без доли высокомерия рассуждали о превосходстве в производительности труда, отвлекаясь от того, что оно достигнуто за счет огромных союзных капиталовложений. При участии направлявшихся сюда из России и других республик квалифицированных специалистов и рабочих. В немалой мере благодаря даровому топливно- энергетическому сырью.
Были люди, понимавшие, что разрыв связей лишит всех этих преимуществ. Но на уровне обыденного сознания бытовало тем не менее мнение, что «другие живут за счет прибалтов». С этим я столкнулся в Эстонии, где побывал в феврале 1987 года. Тогда я сказал, используя данные межотраслевого баланса:
— На два с половиной миллиарда вы отправляете продукции из своей республики, а получаете… на три.
Первую часть этой фразы слушали с удовлетворением, тем более что для маленькой республики цифры звучали внушительно. А вот окончание привело их в шоковое состояние.
Повторяю, стремясь к получению максимальной свободы, до какого-то момента вопроса о полном разрыве прибалты не ставили. В большей мере их заботило сокращение относительной доли коренного населения. Интеллигенция первой забила тревогу, что по прошествии нескольких десятилетий народ полностью потеряет свою идентичность, государственность. Она считала, и не без оснований, что Союз не позволит переломить тенденцию и осуществить резкие меры по ограничению негативных для коренного населения демографических процессов. К тому же, думаю, был большой расчет на то, что Запад, в особенности Скандинавские страны, примут их в свои объятия.
В августе 1988 года прибалтийские власти, извлекая уроки из опыта предшествующего года, официально разрешили проведение публичных собраний в связи с 49-й годовщиной советско-германского пакта. Состоялись массовые демонстрации, открыто выдвигались националистические лозунги.
Конфликтная ситуация сложилась осенью. 16 ноября Верховный Совет Эстонской ССР принял закон об изменениях в Конституции республики и Декларацию о суверенитете, вступавшие в противоречие с союзной Конституцией. Президиум Верховного Совета СССР вынужден был 18 ноября объявить эти решения, ставившие союзные законы в зависимость от их одобрения республикой, антиконституционными и недействующими.
На том заседании Президиума я старался умерить страсти, но в категорической форме заявил о неприемлемости эстонского решения. Тогда впервые прозвучало слово «кризис»:
— Разумно ли толкать к замкнутости, к обособлению, когда ведущими тенденциями в мире стали интеграция, межгосударственное разделение труда, международная кооперация, создание единого рынка? В Западной Европе идут к тому, от чего некоторые горячие головы у нас хотят отказаться. Это — архаизм, неграмотно и вредно. Если бы мы встали на путь разъединения, это замедлило бы развитие и привело к огромным потерям, отразилось бы и на материальном благосостоянии, и на духовном развитии. Такой подход идет вразрез со всем ходом нашей перестройки, экономической реформой, линией на демократизацию общественной жизни.
В Указ по моему предложению был внесен следующий пункт: «Считать целесообразным в рамках следующего этапа политической реформы разработать на основе конституционных норм систему мер и государственно-правовых механизмов… для обеспечения политических, социально-экономических интересов союзных республик, расширения и защиты их суверенных прав в Союзе ССР». Тогда я полагал, что надо четко держаться намеченного поэтапного плана реформы политической системы.
Конечно, сама проблема была крайне непростой, в чем мы убедились при обсуждении в феврале 1989 года в комиссиях Верховного Совета СССР «Общих принципов перестройки руководства экономикой и социальной сферой в союзных республиках на основе расширения их суверенных прав, самоуправления и финансирования». Дискуссии порой достигали накала.
Документ, подготовленный Советом Министров и одобренный ЦК, был вынесен на обсуждение весной 1989 года. И вызвал очередной взрыв недовольства в Прибалтике. Мы опять не объяснили заранее, что речь идет лишь о первом этапе политической реформы. Общественность трех республик восприняла его как окончательный ответ центра на их требования о самостоятельности, паллиатив, или полуотказ. Запоздалые разъяснения по этому поводу слушали вполуха и всерьез не принимали.
В марте 1989 года публикуются предвыборные тезисы Народного фронта Эстонии с требованиями реализовать решение Верховного Совета республики о суверенитете, существенно изменить отношения собственности, создать новые институты власти на базе народных движений. В тех условиях исключительно важна была позиция партии. Однако она просто не умела работать в условиях демократии. Партийные лидеры, привыкшие заниматься хозяйственными делами, растерялись, когда понадобилось
