без головы», именно там исчез я почти на трое суток. Мать с ума сходила: не знала, что и думать. Но пока не дочитал до конца, не объявился. Ох уж и «воспитывала» она меня потом!
Глубокий когда-то ров, окружавший весь участок, со временем зарос и скорее напоминал широкую, плоскодонную канаву. По всему периметру сада росла алыча, дававшая самые разные по размеру, цвету, вкусу и сочности плоды. Их хватало и для нас, и для домашней живности. Рядом располагались посадки акации, но не той, колючей, которая может служить забором, а нежной, с белыми цветами, что вдохновляла поэтов. Помните? «Белой акации гроздья душистые…» Пять самых крупных и уже изрядно постаревших акаций окружали мое первое жилье на самой окраине Привольного.
Я вижу этот сад и поныне, но, увы, нет его больше. В снежную зиму 1941 года, когда из-под сугробов торчали лишь верхушки деревьев, я ползал в валенках по насту и рубил их — ведь надо было жить, значит, как-то обогреваться. Много садов за несколько дней пребывания в Привольном в 1942 году уничтожили немцы.
Все-таки что-то осталось, и этими остатками мы пользовались в первые послевоенные годы. Но то, что не погибло в войну, дорубил «зверевский налог» (так назван по имени министра финансов Зверева), по которому крестьяне за каждое деревце на усадьбе, неважно, давало оно урожай или нет, должны были платить государству мзду. Вот тогда пришел конец нашим садам.
В годы моей учебы в МГУ родители построили новую хату — в центре села, ближе к месту работы отца. Туда я приезжал на каникулы, там состоялась первая встреча Раисы Максимовны с моими отцом и матерью. Старую хату продали. Новые хозяева в ней жили недолго. Привольное строилось, дома ставились по новому плану, окраина опустела.
Однажды, когда я вновь оказался в Привольном, поехал на край села. Теперь тут все распахано, растут хлеба и травы. Нет ни нашей старой хаты, ни волшебного сада моего детства. Так что живут они теперь только в моей памяти…
Проехав через весь город и вырвавшись за его пределы, машина остановилась у края леса. Это было 5 декабря. Зима. Мы с Раисой Максимовной вышли из автомобиля и пошли пешком. Лес не был таким нарядным, как осенью. Сгущавшиеся сумерки придавали ему печальный вид, словно и он прощался с нами. Защемило сердце.
На следующий день, оторвав шасси от ставропольской земли, самолет взял курс на Москву.
Глава 7. На Старой площади
Новый, непривычный мир
Квартиру в столице мы получили не сразу. Нас временно поселили на даче в Горках-Х.
Ирина с Анатолием оставались в Ставрополе.
С первого дня возникло чувство одиночества — будто выбросило нас на необитаемый остров, и никак не сообразишь, где мы, что с нами и что вокруг. Одновременно ощущение душевного дискомфорта, оттого что мы «под колпаком». Дачка небольшая, подсобных помещений нет. Тут же обслуживающий персонал, офицер охраны. Обменяться мнениями, обсудить свои впечатления мы с Раисой Максимовной могли только на территории дачи, ночью на прогулке после возвращения с работы.
Вскоре нам предложили другую дачу — в Сосновке, неподалеку от Крылатского. Напротив, через Москву-реку, Серебряный бор. В 30-е годы на этой даче жил Орджоникидзе, а до нас — Черненко. Строение не отличалось особой архитектурной мыслью. Старый деревянный дом, изрядно износившийся, но уютный. Заботились о нем мало, поскольку на его месте хотели построить новый. Дача была своего рода перевалочным пунктом для вновь избранных. Раиса Максимовна съездила в Ставрополь, вернулась с ребятами и пожитками и начала обустраивать новое местожительство. В кругу семьи встретили мы новый, 1979 год. Под звон курантов подняли бокалы, поздравили друг друга, в душе надеясь, что все образуется.
По мере того как менялось мое положение в партийной иерархии, менялись и дачные дома. По установленному порядку член Политбюро жил на даче побогаче той, в которой размещались кандидат в члены Политбюро или секретарь ЦК. Но при всех различиях на тех и других лежал отпечаток угнетающей казарменности. В первое время мы никак не могли отделаться от ощущения, что живем в гостинице. Лишь постепенно усилиями Раисы Максимовны складывался близкий нам по духу микромир.
Квартиру получили позднее на улице Щусева в доме, который москвичи называли «дворянским гнездом». Там же поселились Ирина и Анатолий. Но жить продолжали на даче, так как обустройство нового жилья потребовало много времени.
В Москву я приехал, хорошо понимая, какие обязанности принял на себя. С первых дней весь ушел в работу и работал как каторжник, по 12–16 часов в сутки.
Почти девять лет проработал я первым секретарем в Ставрополе. На самом острие политики. И если в первые годы моей партийной карьеры нет-нет да и возникала мысль, не прибиться ли к другому берегу, то работа секретаря крайкома партии окончательно убедила в правильности сделанного выбора. Политика взяла верх. Ей были отданы лучшие годы жизни, я почувствовал ее вкус, и теперь уже этот мир захватил меня полностью.
Как члену ЦК и секретарю крайкома мне приходилось постоянно быть в контакте с «верхами». Казалось, порядки «царского двора» мне известны. Но лишь в столице я убедился, что все обстоит гораздо сложнее, чем я представлял. Только со временем удалось уловить тонкости и нюансы отношений «наверху».
На первых порах мое энергичное включение в работу Секретариата ЦК, обсуждение вопросов на его заседаниях вызвало у моих коллег не очень-то позитивную реакцию. Некоторые смотрели на меня как на «выскочку». Я всячески сопротивлялся тому, чтобы стать очередной жертвой этой машины, увязнуть в рутине субординации. Легко сказать, но выдержать такую линию поведения совсем не просто. В Ставрополе, будучи секретарем крайкома, я имел куда больше свободы, нежели здесь, оказавшись на самых верхних этажах власти в Москве.
Политбюро и Генеральный секретарь
Мой рассказ о работе в Секретариате ЦК и Политбюро будет более понятным и убедительным, если я хоть кратко коснусь истории возникновения этих институтов. Сам термин «Политбюро» появился, как известно, в октябре 1917 года, когда понадобилось создать орган для политического руководства восстанием. Но как постоянную руководящую структуру Политбюро избрали лишь в марте 1919 года. До этого все, в том числе мелкие текущие вопросы, решал ЦК, заседания которого даже в разгар революционных событий проходили чуть ли не еженедельно.
Пока численность ЦК не превышала 10–20 человек, это было вполне возможно. Но по мере того как росла партия и расширялся ее Центральный Комитет, куда стали избираться работники не только центральных учреждений, но и провинции, функционировать по-прежнему он уже не мог. Тогда-то создали Политбюро и Оргбюро, руководившие партией в промежутках между пленумами ЦК. В этих органах постепенно сосредоточилась вся полнота власти.
Первое Политбюро представляло собой ядро прежнего состава ЦК. Это были политические фигуры, известные всей партии и стране. Председателя формально не существовало, авторитет каждого члена зависел не от должности и занимаемого места, а, наоборот, — место зависело от реального авторитета. Председательствовал на заседании обычно Ленин — его лидерство было непререкаемым. Но заседание могли вести и другие, например Каменев.
На Политбюро старались выносить наиболее существенные политические вопросы, а на Оргбюро перекладывали «текучку», или, как говорили тогда, «вермишель». По отношению к Совнаркому и другим органам государственной власти и учреждениям постоянно проявлялись две противоположные тенденции. С одной стороны, Ленин не раз заявлял, что недопустимо наступать правительству на пятки, а с другой — как только возникала конфликтная ситуация, сразу же грозил наркомам «вытащить на Политбюро». Позднее, когда лидер партии перестал одновременно быть и руководителем правительства, эта тенденция
