и т. п. Поработали хорошо, материал получился содержательный и серьезный.
Однако это понравилось не всем. Зимянин был недоволен, капризничал. Я дал ему подготовленный доклад. Мне он особых замечаний не сделал, лишь попросил дать более выпукло тезис о руководящей роли партии на нынешнем этапе, а вот в беседе с Медведевым прямо сказал, что доклад не получился.
Участники конференции съехались в Москву, все было готово. И вдруг, буквально накануне ее открытия, в 16 часов предшествующего дня, — звонок от Черненко.
Оказывается, он не считает целесообразным проводить идеологическую конференцию сейчас, ибо впереди партийный съезд и надо его готовить, набирать идеи. Я понял по тону разговора, что в кабинете он не один, и, наверное, задача тех, кто там был, состояла в том, чтобы удержать слабого, колеблющегося шефа на жесткой позиции.
Столь неожиданный зигзаг меня просто возмутил, и я выразил протест в довольно резкой форме. Как мне потом сказал Яковлев, бывший в кабинете, чуть ли не отчитал генсека. Наверное, я проявил несдержанность, но происки своры, крутившейся вокруг Генерального секретаря, вывели из равновесия. Напомнил ему, что проведение конференции, на которую уже приехали люди со всей страны, это не моя, а его идея, я всего лишь выполнил поручение. Не знаю, кто сможет объяснить мотивы ее отмены. Такой шаг недопустим, ибо означает публичный скандал. И кончил вопросом:
— Кто сбивает вас с толку?
— Ну ладно, — сказал он, — проводите, но не делайте из конференции большого шума.
На том разговор и кончился… Конференция состоялась и прошла успешно. Новизной подходов, творческим характером обсуждения она резко контрастировала с обычными идеологическими накачками прошлых лет. Сам заголовок доклада «Живое творчество народа» уже наводил на размышления.
Участники конференции настаивали на том, чтобы доклад был опубликован. Я сказал, что это будет сделано. Но, увы, только «Правда» опубликовала его сокращенное изложение. Чтобы свести на нет «эффект Горбачева» и всей конференции, тут же была подготовлена и срочно напечатана в декабрьском номере «Коммуниста» статья Черненко с претензией на последнее слово марксистской мысли.
В том же, 1984 году «эффект Горбачева» впервые проявился и на внешнеполитической арене.
12 июня 1984 года, когда я в составе официальной делегации СССР участвовал в экономическом совещании стран — членов СЭВ, в Москву пришло печальное известие о кончине лидера итальянских коммунистов Энрико Берлингуэра. Он умер неожиданно, во время одного из обычных для Италии митингов.
Было принято решение направить для участия в похоронах делегацию КПСС, и Пономарев, как руководитель международного отдела, заявил, что поедет он. Однако вся предшествующая история взаимоотношений Бориса Николаевича с лидерами Итальянской компартии была такова, что его приезд мог привести к публичному скандалу. Об этом прямо написали в Политбюро А. Александров и В. Загладин. И тогда, после консультаций с итальянскими товарищами, последовало решение о направлении на похороны меня.
С Берлингуэром мы не были лично знакомы, но я хорошо помнил его выступления на наших партийных съездах. Говорил он ровным, спокойным голосом, без эмоций, столь характерных для итальянцев, но в выступлениях сразу брал быка за рога.
Наша аудитория с ходу не ухватывала, как реагировать на его выступления, ибо все что-то слышали о «еврокоммунизме», знали о сложных отношениях с ИКП и об обмене «любезностями» между нашими партиями, нередко прорывавшимися и в открытую печать. Впрочем, вопрос о том, как реагировать на Берлингуэра, для нашего зала особого труда не составлял: делегаты смотрели, как реагирует президиум, и следовали его примеру.
Обо всем этом я вспоминал, когда 13 июня вместе с Загладиным и секретарем Донецкого обкома В.П.Мироновым летел на самолете в Рим. Отъезд наш оказался столь скоропалительным, что никаких особых инструкций от Политбюро не давалось, хотя пожелание обсудить общий контекст отношений между нашими партиями и было высказано.
То, что мы увидели в Риме, оставило в наших душах глубокое, неизгладимое впечатление. Траур был общенациональным. На похороны пришли сотни тысяч людей. Мы стояли с Пайеттой на балконе здания ЦК ИКП, и из проходивших колонн доносились приветствия в адрес делегации КПСС. Меня спросили тогда:
— Что ощущаете и думаете вы, глядя на то, как провожают итальянцы Берлингуэра в последний путь?
Ответить было не просто. По крайней мере, тогда.
С Берлингуэром прощалась вся Италия, руководители всех политических организаций. Президент страны Пертини от имени нации склонился у гроба лидера оппозиционной партии. Все это было проявлением не свойственного нам образа мышления, иной политической культуры.
Задолго до этого я читал программные документы итальянских коммунистов, знаменитую «Записку Тольятти», появившуюся вскоре после XX съезда КПСС. Основательно проштудировал «Тюремные тетради» Грамши. И все-таки урок, который был получен во время похорон Берлингуэра, побуждал к раздумьям.
В тот же вечер, 13 июня, в особняке нашего посольства мы встретились с членами руководства ИКП. Присутствовали П.Буффалини, Дж. Кьяромонте, А.Коссутта, А.Минуччи, Дж. К.Пайетта, У.Пеккио-ли, А.Рубби, Дж. Черветти.
Разговор был откровенный, но все время он как бы вертелся по кругу. В конце концов я не выдержал и сказал:
— Ну, хорошо. Вы уже миллион раз сказали, что вы свободны, независимы, не признаете никаких команд и никакого центра. А мы два миллиона раз подтвердили, что вы свободны, независимы и никакого центра действительно нет. А дальше что?
Итальянские друзья смотрели на меня с недоумением.
— Может быть, начнем встречаться, — продолжил я. — Вместе анализировать новую ситуацию, сложившуюся в мире, вместе думать, обмениваться идеями.
Разговор продолжался всю ночь, и под утро, когда расходились, наметилось какое-то взаимопонимание.
На следующий день, 14 июня, меня принял Президент Итальянской республики А.Пертини. Он произвел на меня сильное впечатление прежде всего своей демократичностью, искренней расположенностью к нашему народу и уважением заслуг Советского Союза в победе над фашизмом. Сам Пертини участвовал в движении Сопротивления. Мне импонировала его раскованность, прямота суждений. Президент высказался за сотрудничество коммунистов и социалистов. Это была содержательная беседа, и, когда мы расставались, дружеские объятия были искренними.
В тот же день мы вылетели в Москву. Провожали нас в аэропорту Пайетта и Рубби. Видимо, за прошедший день ЦК ИКП уже выработал свою позицию, и тут, сидя за столиком, под рев самолетных турбин за огромными стеклянными окнами мы, как говорится, «ударили по рукам» — надо строить между нашими партиями товарищеские отношения, сотрудничать, взаимодействовать.
В таком же ключе прошел и мой отчет о поездке на заседании Политбюро.
Завершился этот год моим визитом в Великобританию, который состоялся вскоре после окончания идеологического совещания в Москве. 15 декабря я прибыл в Лондон во главе парламентской делегации, в состав которой входили Велихов, Замятин и Яковлев. В Англию такие делегации не выезжали до нас лет пятнадцать, хотя отношения между обеими странами развивались в эти годы достаточно сложно, и нужда в подобных визитах была.
К визитам парламентских групп у нас относились как к акциям сугубо протокольным и формальным. И на сей раз мидовские чиновники, видимо, не придавали поездке особого значения.
Однако случилось нечто иное…
Именно здесь все те наблюдения и мысли, которые возникали у меня на протяжении последних лет по проблемам внешней политики и миропорядка, впервые были высказаны перед британскими парламентариями.
Текст речи публиковали и у нас, и за рубежом, и я лишь хочу напомнить, что в ней было сказано: ядерный век диктует необходимость «нового политического мышления»; военная опасность сегодня — это реальность; «холодная война» — ненормальное состояние отношений, несущее в себе военную угрозу; в ядерной войне победить нельзя; невозможно строить свою безопасность, к кому бы это ни относилось, за
