речи, говорит с заметным акцентом, но свободно, быстро, испытывая громадное удовольствие.
А потом представляется дядей Жерара, эмигрантом первой волны, — как слышите, не забывшим еще родной язык. Он из тех, кто дорожит им и помнит… Ну, слава богу, кажется, пронесло! Берит держит на руках мокрого Сашу, с которого на паркет льется вода, — хорошо, что не на голову Жанны Моро.
Спрашиваю у дяди Жерара, где актриса, что живет под нами, он отвечает: «На театральном фестивале в Авиньоне». И говорящий, устав, повесил трубку. Жерар после объяснил, что его дядя — потомок знаменитого петербургского архитектора Львова. Да и сам Жерар по матери из Львовых и в родстве с Голицыными.
Смысл нашего приезда в Париж — не только встреча с Берит и Александром, но, конечно же, посещение кладбища. И мы едем в Сент-Женевьев-де-Буа. Могила Андрея Тарковского была на новом месте. (Мэр города, узнав, что нужно место для режиссера, выделил участок.) Могилка скромная, с деревянным крестом в головах, чистенькая, убранная. Мы тоже приложили к этому руку посадили цветы. Маленький Саша поливал цветочки из большой, не по его росту, лейки.
Пошли с ним к выходу, оставив Берит одну. Видим могилу Ивана Бунина, Константина Коровина. На аллее встретили священника отца Силуана. Меньше всего он расположен был говорить о кладбище и его знаменитых жильцах — подступал край жизни самого отца Силуана. Так и построилась беседа — о приближении конца.
Подошла Берит, мы попрощались с отцом Силуаном. В правом дальнем углу кладбища подошли к могилам Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского. То была единственная эмигрантская пара, приехавшая во время Гражданской войны в Париж с ключами от собственной квартиры. А Гайто Газданов и многие другие работали ночными таксистами. А конец у всех один…
Вот и могила Андрея далеко от Москвы. Значит, такова его судьба. Не дай бог тревожить его прах. А поклониться Андрею можно в подмосковном Переделкине на кладбище. Там, рядом с могилой отца, Марина установила крест в память Андрея[23].
Пришло время пригласить Берит и Александра в гости. Встречаем их в Москве, показываем столицу, Кремль, музеи и другие достопримечательности по списку. Когда видим, что она от всего этого устала, едем на отдых, на экзотику — в русскую деревню, в Костромскую область. В деревне Никитино у нас куплен деревянный дом. Сохранилась чудная деревенская фотография: маленький, пятилетний (около того) Александр, голенький, с льняными волосами, стоит в реке Унже, раскинув руки, ноги, тело светится — сейчас взлетит над голубой водой. Чистота, хрустальная нежность пейзажа упоительна…
Вечером сидим у дома на новой широкой скамье, которую я сделал сам под руководством соседа Николая Васильевича. Для горожанина вроде меня это подвиг, для Васильевича — пустяк, приятный урок столярного дела. Берит курит «Мальборо», это мы ей покупаем, уверен — поддельные, польские, и потягивает свою рюмку коньяка. Не думала она, что попадет в такую глушь на съедение «москитам». Но коньяк настраивает на философский лад.
Назавтра едем в Макарьев, в город и монастырь. Сопровождает нас Петр Ермаков, наш друг из соседней деревни Шилово. Петя — человек верный, всегда держит слово, потому и зовется Петр — камень. В наших путешествиях по округе часто нас сопровождает. А тут нужно иностранке Россию показать. «В монастырь хочет? Вот баба молодец!»
Монастыря как живого церковного организма нет. Там еще советская власть, в одной из церквей — краеведческий музей с чучелами кабанов, лисиц, бобров и прочих зверей и птиц, отчего в церкви стоит неприятный запах и щиплет в носу. Выставлены экспонаты каменного века и гордость музея — клык мамонта. Вообще, клыки мамонта — главное свидетельство отсутствия Бога в антирелигиозной пропаганде. Берит этого не понять, и поэтому мы идем в пивной бар, то есть в деревянный барак, в столовую, на второй этаж. Берит еще в деревне спрашивала, есть ли в Макарьеве пиво. «Пиво?! В Макарьеве?! Обязательно есть. Как же, да чтобы в Макарьеве да пива не было», — отвечал Петр. А сейчас он пошел к кому-то, что-то пошептал-сказал, и вот уж к нам подошла официантка и, прогнав мух, стала тщательно, как матрос, драить деревянный стол.
Хоть в зале почти не было народу, подождать пришлось — приезд иностранки потряс и выбил всех из привычного ритма. Пока вымоются стаканы, тарелки, то есть по-настоящему вымоются, с мылом, и вытрутся новым полотенцем, нужно время. Только тут мы поняли, какую волну поднял Петя, прошептав загадочное слово «иностранка».
В конце концов мы были отлично обслужены, и сидим себе пьем пиво в свое удовольствие. Временами поглядываем на Берит, нравится ли ей. Она довольна, но что-то ее беспокоит. Мы берем еще пива, и только тут догадываемся, что Берит нужна в некотором роде помощь. А за «помощью» (toilette pour dames) нужно идти на улицу и там еще дворами до места. Всего метров пятьсот. В Макарьеве инфраструктура слабая, наследие социализма.
Выручает, как всегда, Петр. К Берит подходит девушка в белом халате и забирает ее с собой. И довольно скоро наша компания в полном сборе, а на Берит просто приятно смотреть — она и счастлива, в смысле довольна, и слегка смущена. Мы догадались, что за полкилометра ходить не пришлось. (Петя позже рассказал о триумфе нашего гостеприимства: дали Берит чистое ведро и фанерную дощечку.)
Берит просит поводить ее по местным магазинчикам и что-то там покупает тяжелое, завернутое в серую грубую бумагу. В доме развернули — ах! Чайный сервиз! Из Средней Азии! Пиалы, маленькие и большие, и заварной чайник. Тонкой прорисовки цветы зеленого тона и чуть голубого добавлено.
Вернулись в деревню обмывать чайный сервиз. Правда, пришлось сначала хорошенько восточную продукцию помыть, кипятком обдать, а потом уж медитировать — налить в пиалушки немного водки. Всем понравилось. А тут и гости подошли и сели за стол.
Пошли в ход и местные выражения, которые москвичи коллекционируют и записывают. Например: Коля из Афанасьева «пьет в одну харю», то есть пьет в одиночку. Поэтому, что ж, нехороший он человек, «редиска». Берит ничего не понимает. Ей свежей редиской с огорода дают угоститься, она хрустит сочной овощью и улыбается. А тут другое выражение обсуждается. Парень вообще «обколотился», то есть бездельничает, «обдуркался» — ленится. Тут разговор прекратили. Непатриотично как-то.
Неожиданно кто-то для иностранки частушку запел. Ну, думаем, порадует:
Это было слишком, и мы переводить не стали. Петя зверем посмотрел на певца и палец к виску приложил. Все засмеялись, но почувствовали себя неловко. Берит спросила, что за песня. Я объяснил, что это песня из новой антиалкогольной кампании товарища Лигачева. В Финляндии алкоголь ограничен в продаже — слышала? «О, да!» — «Вот и мы теперь у финнов учимся хорошим манерам».
После деревни Берит захотела посмотреть Петербург-Ленинград. Лейла Александер, та самая, переводчик Андрея на «Жертвоприношении», через свою ленинградскую родственницу устроила квартиру в Питере, и в знойный август мы оказались на горячем песке у каменных бастионов Петропавловской крепости. Народ купается, загорает. Довелось маленькому Саше окунуться и в невскую водицу, впадающую в балтийское мелководье.
Бродят по пляжу моряки, сошедшие на берег на время отпуска. После многих месяцев плавания психика моряков сильно отличается от нашей. Вот один ходил, ходил, выбирал место, где бы залечь и расслабиться, и опустился рядом с нами. Мы только что вышли из воды и, дрожа, растираемся полотенцами. Моряк останавливает наше занятие, протягивает полуодетой Берит бутылку «Амаретто». Берит удивлена. Я нахально киваю ей головой, и первый глоток у нее проходит очень хорошо. Второй еще лучше, ликер-то отличный. И тут она в смущении останавливается. Но моряк, кажется, доволен. Молча — он вообще почти не сказал ни слова — протянул бутылку нам и, видим, открывает вторую. На середине второй бутылки моряк как-то сразу охладел к такому времяпровождению. Просто поднялся и ушел.
Я спросил у Берит, бывают ли у них в Скандинавии такие пьяницы. Берит рассмеялась: «А где
