— Покажите мне, что нужно делать, — сказала Роза Финн и заняла место рядом с Робом. Ее лицо было белым как мел, но она сумела схватить конец артерии и контролировать кровотечение. Роб Джей распилил кость, сделал несколько быстрых надрезов, и нога отсоединилась от тела. К этому времени глаза Питера Финна уже остекленели от шока, и единственным звуком, слетавшим с его губ, было влажное, неровное дыхание.
Роб унес ногу, завернув ее в потертое грязное полотенце, чтобы позднее предложить ее для изучения студентам в анатомичке. От усталости он ничего не чувствовал — но не из-за самой операции, а из-за мучений Питера Финна. Он ничего не мог поделать с окровавленной одеждой, но на Броуд-стрит тщательно вымыл руки в колонке, вымыл до самого локтя, прежде чем идти к следующему пациенту — женщине двадцати двух лет от роду, которая, насколько ему было известно, умирала от чахотки.
Когда ирландцы находились дома, в своем районе, они жили несчастливо. За пределами своего района они становились жертвами нетерпимости и клеветы. Роб Джей видел листовки на улицах: «Все католики и те, кто поддерживает католическую церковь, — мерзкие самозванцы, лгуны, злодеи и трусливые головорезы. Подпись: Настоящий Американец».
Раз в неделю Роб посещал лекции по медицине в амфитеатре второго этажа Бостонского Атенеума, чьи обширные владения образовались благодаря соединению двух особняков на Перл-стрит. Иногда после диспута он сидел в библиотеке и читал «Ивнинг транскрипт», где отражалась ненависть, поразившая все местное общество. Выдающиеся священники, такие как преподобный Лиман Бичер, служивший в приходской церкви на Ганновер-стрит, писали статью за статьей о «блуде Вавилонском» и «нечистом звере католицизма». Политические партии прославляли коренное население и писали о «грязных, невежественных иммигрантах — ирландцах и немцах».
Когда он читал сообщения о событиях в стране, желая побольше узнать об Америке, то приходил к выводу, что это страна-стяжатель, загребающая землю обеими руками. Недавно она аннексировала Техас, приобрела Территорию Орегон благодаря соглашению с Великобританией и ввязалась в войну с Мексикой за Калифорнию и юго-западную часть американского континента. Фронтир проходил по реке Миссисипи: именно она отделяла цивилизацию от дикой местности, куда оттеснили индейцев с равнин. Роб Джей был очарован индейцами: в детстве он просто глотал один за другим романы Джеймса Фенимора Купера. Он прочитал все, что Атенеум мог предложить по теме «индейцы», затем обратился к поэзии Оливера Уэнделла Холмса. Стихи ему понравились, особенно образ сурового старика, единственного оставшегося в живых в «Последнем листке», но Гарри Лумис был прав: врач из Холмса получился куда лучший, чем поэт. Он был превосходным врачом.
У Гарри и Роба со временем появилась традиция заканчивать долгий рабочий день кружкой пива в «Эссексе», и к ним часто присоединялся Холмс. Очевидно, Гарри был любимым студентом профессора, и Роб неожиданно понял, что с трудом сдерживает зависть к приятелю. Семья Лумиса обладала хорошими связями; когда придет время, Гарри получит надлежащее назначение на работу в больнице, которое обеспечит ему прекрасную врачебную карьеру в Бостоне. Однажды вечером за пивом Холмс заметил, что, работая в библиотеке, натолкнулся на упоминание о «зобе Коула» и на «эпидемическую холеру Коула». Его охватило любопытство, он стал рыться в литературе и обнаружил солидные доказательства вклада семейства Коул в медицину, включая «подагру Коула» и «синдром Коула и Палмера» — болезнь, при течении которой отек сопровождался сильным потоотделением и затрудненным дыханием.
— Кроме того, — добавил он, — я обнаружил, что больше десятка Коулов служили профессорами в медицинской школе — или в Эдинбурге, или в Глазго. Все они ваши родственники?
Роб Джей смущенно, но довольно улыбнулся.
— Да, все родственники. Однако большинство Коулов на протяжении столетий были обычными деревенскими фельдшерами на шотландских равнинах, как и мой отец. — Он не стал упоминать о даре Коулов: на подобные темы с коллегами-врачами говорить не стоит, иначе они примут его за полоумного или же за лгуна.
— Ваш отец все еще работает там? — спросил Холмс.
— Нет. Он погиб, когда его лошади понесли. Мне было двенадцать лет.
— Вот как. — Именно в этот момент Холмс, несмотря на относительно небольшую разницу в возрасте между ними, решил взять на себя роль отца Роба и дать ему возможность проникнуть в закрытый круг бостонских семей через выгодный брак.
Прошло совсем немного времени, и Роб дважды принял приглашение в дом Холмса на Монтгомери- стрит, где получил возможность взглянуть на образ жизни, похожий на тот, которого он когда-то считал возможным достичь в Эдинбурге. Во время первого визита Амелия, энергичная жена профессора, взяв на себя роль свахи, представила его Пауле Сторроу, семья которой была уважаемой и богатой, но сама протеже оказалась бесформенной и крайне глупой женщиной. Однако на втором обеде его соседкой стала Лидия Паркман. Она была слишком стройной, почти безгрудой, но ее лицо и глаза под копной гладких каштановых волос излучали озорную веселость, и они хорошо провели вечер, поддразнивая друг друга и ведя, в целом, весьма располагающую беседу. Она кое-что знала об индейцах, но говорили они главным образом о музыке: девушка играла на клавесине.
Тем вечером, когда Роб вернулся к себе домой на Спринг-стрит, он сел на кровать под карнизом и стал размышлять о том, каково это — провести всю жизнь в Бостоне, будучи коллегой и другом Гарри Лумиса и Оливера Уэнделла Холмса, а также мужем женщины, которая станет собирать в их доме веселые компании.
Раздался уже знакомый стук в дверь, и в комнату вошла Мэг Холланд. Она уж точно не слишком худа, заметил он, радостно улыбнувшись и начав расстегивать рубашку. Но на этот раз Мэгги села на край кровати и застыла.
Когда она заговорила, то смогла выдавить из себя лишь хриплый шепот, и именно он, а не сами слова, проникли ему в самое сердце. Голос у нее был напряженным, мертвым, словно шорох сухих листьев, несомых ветром по твердой, холодной земле.
— Попался, — сказала она.
— Тепленьким, — добавила Мэг.
Он не находил нужных слов, не мог ответить. Она была уже опытна, когда пришла к нему, напомнил он себе. Откуда ему знать, что ребенок его? «Я всегда надевал пузырь», — молча возмутился он. Но на самом деле он прекрасно знал, что первые несколько раз никакой защиты не было, как и в ту ночь, когда они попробовали веселящий газ.
Полученное им образование запрещало поддерживать аборты, и ему хватило ума понять, что предлагать подобный выход не стоит: он прекрасно знал, что она достаточно религиозна.
Наконец он заявил, что не бросит ее. Он не такой, как Стэнли Финч.
Однако его заявление, похоже, не очень-то ободрило ее. Роб заставил себя обнять Мэг, хотел быть нежным, хотел успокоить женщину. И уж точно это был не лучший момент, чтобы понять: ее кошачье лицо с годами превратится в коровье. Явно не лицо из его грез.
— Ты протестант. — Это не был вопрос, ведь ответ она знала.
— Меня так воспитали.
Она была отважной женщиной. Когда он признался, что вообще сомневается в существовании Бога, ее глаза наполнились слезами.
— Ну вы и обольститель, ну и прохвост! Ваша беседа произвела на Лидию Паркман чрезвычайно благоприятное впечатление, — заявил ему Холмс на следующий вечер в медицинской школе и просиял, когда Роб Джей признался, что находит Лидию чрезвычайно приятной женщиной. Холмс небрежно упомянул, что Стивен Паркман, ее отец, — судья Верховного суда и попечитель Гарвардского колледжа. Семья начинала с торговли вяленой рыбой, со временем перешла на торговлю мукой, а сейчас контролировала широко разветвленную и прибыльную торговлю основными бакалейными товарами, расфасованными в бочки.
