Шаман

в силу подарка индейцев так же сильно, как и они.

В ту ночь, уже после того, как они позаботились обо всех пострадавших, в палатке Гарднер Копперсмит наградил его сияющим взглядом.

— Великолепная штыковая атака, не так ли, Коул?

Он серьезно воспринял этот вопрос.

— Очередная бойня, — ответил он, валясь с ног от усталости.

Полковой хирург теперь посмотрел на него с отвращением:

— С таким отношением какого черта вы здесь делаете?

— Я здесь лишь потому, что нужен нашим пациентам, — ответил Роб Джей.

Тем не менее к концу года он решил, что пора ему уходить из сто тридцать первого индианского. Больше в его услугах здесь не нуждались; он пошел в армию, чтобы лечить солдат, а майор Копперсмит не позволял ему этого. Он понимал, что для такого опытного врача работа носильщика — это лишь пустой расход времени, нет смысла атеисту тратить жизнь на поиски мученичества или святости. Он собирался вернуться домой сразу, как истечет срок его контракта — в первую неделю 1864 года.

Канун Рождества был довольно странным праздником — одновременно грустным и трогательным. Прямо перед палатками отслужили службу. На одном берегу реки музыканты сто тридцать первого полка исполняли «Adeste Fidelis». Когда они доиграли, на дальнем берегу песней «God rest ye merry, gentlemen» отозвался оркестр конфедератов; музыка разливалась над темными водами, и мелодия плавно переросла в новую, «Тихую ночь»[21]. Дирижер Фиттс взмахнул палочкой, и юнионистский оркестр заиграл вместе с конфедератами, солдаты обеих сторон запели в один голос. Им даже было видно огни, горящие во вражеских лагерях.

А ночь и вправду оказалась тихой — не было ни одного обстрела. Отужинать праздничной индейкой, конечно, не удалось, но и суп с чем-то похожим на ветчину, приготовленный армейским поваром, оказался очень даже вкусным; еще каждый солдат в полку получил по чарке виски в честь праздника. Возможно, это было ошибкой, потому как этот глоток спиртного только пробудил желание выпить еще. После концерта Роб Джей встретился с Уилкоксом и Ордуэем, которые на заплетающихся ногах шли с другой стороны реки, где прикончили бутылку дрянного пойла, купленного у маркитанта. Уилкокс почти нес на себе Ордуэя, но и сам стоял на ногах не слишком твердо.

— Шел бы ты лучше спать, Абнер, — посоветовал ему Роб Джей. — А этого я до палатки доведу.

Уилкокс кивнул и нетвердой походкой ушел прочь, но Роб Джей не сдержал своего обещания. Вместо этого он увел Ордуэя от палаток и усадил его на валун.

— Ленни, — обратился он к Ордуэю, — эй, парень. Нам нужно поговорить, наедине.

Ордуэй с трудом разглядел доктора, его глаза уже закрывались, так сильно он напился.

— …с Рождеством, док.

— И тебя с Рождеством, Ленни. Давай-ка поговорим об Ордене звездно-полосатого флага, — предложил Роб Джей.

Итак, он решил, что виски станет ключом ко всему, что знал Леннинг Ордуэй.

Третьего января, когда полковник Симондс пришел к нему, чтобы заключить новый контракт, он увидел, как Ордуэй складывает в свой рюкзак свежие повязки и таблетки морфия. Роб Джей замешкался лишь на миг, он не сводил глаз с Ордуэя. Затем нацарапал свою роспись, продлив тем самым контракт еще на три месяца.

55

«Когда ты виделся с Элвудом Паттерсоном?»

Роб Джей решил, что вел себя крайне осторожно и разумно, когда расспрашивал напившегося Ордуэя тогда, в канун Рождества. To, что он узнал, лишь подтвердило его представления об этом человеке и об Ордене звездно-полосатого флага.

Расположившись у палатки почтальона с дневником на коленях, он написал в нем следующее:

Леннинг Ордуэй начал посещать собрания Американской партии в Винсенсе, штат Индиана, «за пять лет до того, как получил право голоса».

(Он спросил, в каком городе я присоединился к партии, я ответил, что в Бостоне.)

На собрания его водил отец, «потому что он хотел, чтобы я вырос достойным гражданином». Его отца звали Натаниэлем Ордуэем, он мастерил и продавал метлы, его товар пользовался немалым спросом. Эти собрания проводились над таверной, на втором этаже. Они миновали таверну и подходили к черному ходу. Его отец произносил пароль. Он помнит, как его отец страшно гордился, когда «страж Врат» (!) рассматривал их через маленькое окошко, а затем впускал внутрь, «потому что мы — хорошие люди».

Где-то около года, когда его отец напивался или ему просто нездоровилось, Леннинг ходил на эти собрания один. Когда Натаниэль Ордуэй умер («от пойла и плеврита»), Леннинг отправился в Чикаго и нашел там работу в салуне, что стоял неподалеку от сортировочной станции на Галена-стрит, где кузина его отца торговала виски. Он прибирал блевотину за пьяницами, каждое утро посыпал пол свежими опилками, вымывал высокие зеркала, натирал бронзовые перила — делал все, что от него требовали.

Естественно, что в Чикаго он начал жизнь с чистого листа — отношений с семьей он не поддерживал, преданные сторонники Американской партии были ему гораздо ближе, чем кузина отца. Партия выдвигала кандидатами только государственных чиновников, которые предпочитали нанимать уроженцев Америки, а не всяких иммигрантов. Несмотря на его хромоту (из разговора с ним и собственных наблюдений, мне кажется, он родился с недостаточно глубокой вертлужной впадиной), однопартийцы знали, что могут обратиться к нему всегда, когда им нужен кто-то достаточно молодой для того, чтобы ответственно подходить к выполнению важных поручений, и достаточно взрослый для того, чтобы держать рот на замке.

Он был невероятно горд собой в те годы — ведь уже через пару лет, когда ему исполнилось семнадцать, его приняли в тайный Орден звездно-полосатого флага. Он признался, что орден давал ему надежду, потому что он знал, что бедному хромому юноше, родившемуся в Америке, нужны все связи этой могущественной организации, если он хотел добиться чего-то, учитывая, что «приезжие римские католики готовы взяться за любую работу в Америке почти забесплатно».

Орден «делал то, чего партия сделать не могла». Когда я спросил Ордуэя, что делал для ордена он сам, тот ответил: «То да се. Много путешествовал, бывал то тут, то там».

Я спросил, встречал ли он когда-нибудь человека по имени Хэнк Кофф, и тот удивился: «Конечно, я его знаю. И ты тоже, док? Ну надо же. Конечно. Хэнк!»

Я спросил, где он сейчас, и Ордуэй посмотрел на меня непонимающим взглядом: «В армии, где ж еще!»

Но когда я спросил, как они связаны с Хэнком, он сначала коснулся указательным пальцем века, а затем — кончика носа. И свалился наземь — на этом наше интервью и закончилось.

На следующее утро Ордуэй вел себя так, будто не помнит ночных расспросов. Роб Джей на всякий случай держался от него подальше пару дней. Прошло несколько недель, прежде чем ему представилась другая возможность расспросить Леннинга, потому что в праздничные дни у маркитантов закончились запасы виски, и эти выходцы с севера, путешествовавшие вместе с юнионистскими войсками, теперь боялись закупать выпивку в Виргинии, опасаясь, что она может быть отравлена.

Но у нештатного хирурга-ассистента были некоторые запасы виски, поставляемые правительством для медицинского использования. Роб Джей отдал одну бутылку Уилкоксу, зная, что тот непременно поделится с Деннингом. Той ночью он ждал, наблюдая за ними, и когда те, в конце концов, вернулись (Уилкокс навеселе, а Ордуэй — какой-то мрачный), он пожелал первому спокойной ночи и снова взялся за