— Мудрый человек всегда выслушает, когда кто-то говорит о деньгах, — спокойно заметила она.
— Ваш орден имеет опыт ухода за больными и детьми, но ухаживать за ними вам негде. Я лечу пациентов, которым необходим уход. Некоторые из них могут заплатить.
Ее реакция на его предложение ничем не отличалась от той, которую он получил, когда впервые поднял этот вопрос. Матушка-настоятельница скривила губы.
— Мы — сестры милосердия.
— Некоторые из пациентов не смогут заплатить ни цента. Ухаживайте за ними, вот вам и милосердие. Другие могут заплатить. Ухаживайте и за ними и поддерживайте свой монастырь.
— Когда Бог даст нам помещение для больницы, мы будем ухаживать за больными.
Он расстроился.
— Вы можете сказать мне, почему вы не хотите разрешить своим монахиням ходить к пациентам на дом?
— Нет. Вы не поймете.
— Не будьте так уверены.
Но Суровая Мириам просто нахмурилась.
Роб Джей вздохнул и отпил горький напиток.
— У меня к вам еще одно дело. — И он привел ей те немногие факты, которые ему удалось узнать на данный момент, и поведал о своих стараниях выяснить местонахождение Паттерсона. — Интересно, известно ли вам что-нибудь об этом человеке?
— О мистере Паттерсоне я ничего не знаю. Но мне кое-что известно о «
— Как вам удалось узнать об этом… верховном… как там его?
— Верховном ордене звездно-полосатого флага — ВОЗПФ. — Она пристально посмотрела на него. — Наша Матерь-Церковь — крупная и сложная организация. У нее есть свои пути получения информации. Мы подставляем другую щеку, но было бы глупо отказываться узнать, откуда конкретно нам нанесут следующий удар.
— Возможно, Церковь сумеет помочь мне найти этого Паттерсона.
— Я вижу, это очень важно для вас.
— Думаю, это он убил моего друга. Нельзя позволить ему продолжать убивать.
— И вы не можете оставить его Богу? — тихо спросила она.
— Нет.
Она вздохнула.
— Маловероятно, что вы найдете его через меня. Иногда запрос доходит только до одного или двух соседних звеньев в бесконечной цепи церковной организации. Часто человек задает вопрос, а ответа так никогда и не получает. Но я наведу справки.
Он покинул женский монастырь и отправился на ферму Дэниела Рейнера, чтобы попробовать вылечить мышцу спины, которую неудачно потянула Лидия-Белл Рейнер, после чего двинулся на козью ферму Лестера Шедда. Шедд чуть не умер от воспалительного процесса в груди и был превосходным примером того, почему уход монахинь за больными трудно переоценить. Роб Джей старался навещать Лестера как можно чаще — всю оставшуюся часть зимы и всю весну. Благодаря этим визитам и уходу миссис Шедд он встал на ноги.
Роб Джей объявил, что навещать выздоравливающего больше нет никакой необходимости. Лестер Шедд испытал облегчение и спросил, чем он может отблагодарить Коула.
— У вас случайно нет хорошей молочной козы? — спросил Роб Джей, не веря, что задает этот вопрос.
— Ну, сейчас молока ни у кого нет. Но есть у меня одна красотка, которой еще рано идти на случку, а вот через пару месяцев я предоставлю ей для полного счастья какого-нибудь козлика. Пройдет пять месяцев, и опля — вот и молоко!
Роб Джей привязал упирающуюся козу к седлу и тащил ее на веревке до самого монастыря.
Матушка Мириам достаточно вежливо поблагодарила его, однако добавила не без ехидства, что, если он посетит их монастырь через семь месяцев, то будет пить кофе со сливками — словно обвиняя его в том, что подарок монастырю он сделал исключительно из собственных эгоистических побуждений.
Однако он заметил, как сияют ее глаза. Когда она улыбнулась, то ее суровое лицо приобрело теплое и мягкое выражение, и домой он возвращался в уверенности, что день удался.
Дороти Барнем всегда видела в юном Роберте Коуле исключительно старательного и способного ученика. Сначала она была озадачена колонками низких оценок, стоявшими напротив его имени в журнале мистера Байерса, а затем и возмущена, потому что мальчик обладал исключительным умом и было очевидно, что с ним ужасно обращались.
У нее не было абсолютно никакого опыта работы с глухими детьми, но учительница хваталась за любую идею.
Когда настал черед Коулов предоставлять ей жилье в течение двух недель, она нашла подходящий момент, чтобы поговорить с доктором Коулом наедине.
— Я хотела побеседовать о речи Роберта, — сказала она и, увидев, как он кивнул, поняла, что завладела его вниманием. — Нам повезло, что он говорит четко. Но, как вы понимаете, есть и другие проблемы.
Роб Джей снова кивнул.
— Речь у него деревянная и невыразительная. Я предложил ему изменять тон, но… — Он покачал головой.
— Думаю, он разговаривает монотонно, потому что позабыл, как звучит человеческий голос, как он повышается и понижается. Я думаю, мы сумеем напомнить ему об этом, — закончила она.
Два дня спустя, с разрешения Лилиан Гайгер, учительница привела Шамана после школы в дом Гайгеров. Она поставила его рядом с фортепиано и положила его руку на деревянный корпус, ладонью вниз. Изо всех сил нажав на первую басовую клавишу и придерживая ее пальцем, чтобы звук прошел через резонатор и корпус и добрался до руки мальчика, она посмотрела на него и сказала: «Наша!» При этом она положила свою правую руку, ладонью вверх, на крышку фортепиано.
Нажала на следующую клавишу. «Шко…» — и приподняла правую ладонь, оторвав ее от крышки.
Следующая клавиша: «…ла!» — и ее рука еще немного поднялась.
И так, нота за нотой, она сыграла всю восходящую гамму, с каждой нотой произнося часть литании, к которой Шаман привык в классе: «На-ша-шко-ла-рай-зем-ной! — И затем прошлась по всей нисходящей гамме: — Не-рас-ста-нем-ся-с то-бой!»
Она играла гаммы снова и снова, давая ему привыкнуть к различиям в колебаниях, которые доходили до его руки, и следя за тем, чтобы он видел, как ее рука с каждой нотой поднимается и опускается.
Затем она велела ему пропеть слова, которые она написала для гаммы: не произнося их одними губами, как в школе, а вслух. Звуки никак нельзя было назвать мелодичными, но мисс Барнем не гналась за мелодичностью. Она хотела, чтобы Шаман начал хоть немного контролировать высоту своего голоса, и после многочисленных попыток, повинуясь яростным взмахам руки, он все же сумел повысить тон голоса. Повысился он, однако, не больше чем на одну ноту. Шаман ошалело смотрел, как учительница свела у него перед глазами большой и указательный пальцы, оставив между ними крошечное расстояние.
Она подталкивала его и давила на него. Шаману это не нравилось. Левая рука мисс Барнем прыгала, ударяя по клавишам, упорно поднимаясь и опускаясь по гаммам. Ее правая рука поднималась на одну ноту за один раз, а затем опускалась по тому же принципу. Шаман, хрипло каркая, снова и снова пел о своей любви к школе. Иногда его лицо было угрюмым, и дважды его глаза наполнялись слезами, но мисс Барнем, казалось, не замечала этого.
Наконец учительница перестала играть. Она распахнула объятия и прижала к себе юного Роберта Коула, держала его так довольно долго и, прежде чем отпустить, дважды погладила по густым волосам на затылке.
— Иди домой, — сказала она, но задержала его, как только он отвернулся. — Завтра, после школы, мы
