партией в связи с подъемом рабочего движения, Ленин летом 1912 года переехал в Краков, ближе к России.
1 мая 1912 года вышли на демонстрацию пролетарской солидарности и нарымские большевики. Около 200 человек собралось в так называемом Колином бору. Взвились алые стяги, зазвучали революционные песни. Первым выступил Куйбышев. Маевка носила ярко выраженный политический характер. Ее тщательно готовили Куйбышев и Свердлов. За несколько дней до маевки, чтобы избежать ареста и возвращения в Максимкин Яр, Яков Михайлович добился перевода в село Колпашево. Но полиция, арестовав в связи с демонстрацией 18 человек, в том числе Куйбышева, схватила и Свердлова.
— На каком основании? — протестовал Свердлов. — В связи с демонстрацией? Но ведь первого мая я находился в Колпашеве!
— Мы знаем, — отвечали ему, — что вы были в Колпашеве, но и оттуда вы могли руководить демонстрацией.
2 июня Якова Михайловича перевезли в Томск, в пересыльную тюрьму.
Долго тянулось дело с первомайской демонстрацией в Нарыме, но за отсутствием улик охранники вынуждены были выпустить ссыльных. В августе 1912 года Свердлова снова вернули в Колпашево. Губернатор Гран готовил над ним расправу. 9 августа 1912 года на основании требования томского губернского жандармского управления «в интересах охранения государственного порядка и общественного спокойствия» отправить Свердлова «в наиболее отдаленные местности Нарымского края» он отдал распоряжение уездному исправнику немедленно отправить Свердлова в Максимкин Яр.
Однако губернаторский план провалился. Томский исправник доносил с грустной краткостью, что «Яков Свердлов из места скрылся».
Еще 23 февраля 1912 года Яков Михайлович, отвечая жене на вопрос о возможности ее приезда, писал: «Да, я мечтал о возможности жить вместе, продолжаю мечтать и теперь, но это не стоит в непосредственной связи с возможностью превратить мечту в действительность… Я же чувствую себя настолько годным для живого дела, что реализацию моей мечты вижу
Трудно было выразить свою мысль яснее в ту пору, когда Свердлов вместе с товарищами по ссылке готовил побег. Арест после первомайской демонстрации нарушил, но не отменил его планы. Яков Михайлович готовил побег из ссылки для того, чтобы скорее включиться в революционную деятельность. Трижды за пять месяцев 1912 года — с августа по декабрь — совершает он один за другим дерзкие побеги, и лишь третий приносит ему успех.
Первый побег едва не стоил Свердлову жизни. Вместе со ссыльным Капитоном Каплатадзе Яков Михайлович отправился из Колпашева на небольшой лодке вверх по Оби. Там они должны были встретиться с пароходом «Тюмень», в команде которого были товарищи, обещавшие спрятать беглецов и довезти их до Тобольска.
Отъехав от Колпашева, Свердлов и Каплатадзе вступили в отчаянную борьбу с разбушевавшейся стихией. Они упорно пытались пробиться вверх по реке, к лесной пристани, но ветер и течение гнали обласок[15] вниз. Целую ночь продолжалась эта неравная борьба. К утру беглецы совсем обессилели и поняли, что вверх по течению им не выгрести. Но вернуться назад, в Колпашево, отказаться от побега им и в голову не приходило. Они понимали, что в Колпашеве, где полно стражников, на пароход им не сесть, и приняли отчаянное решение.
Повернув обласок, Свердлов и Каплатадзе двинулись вниз по Оби, в сторону Парабели и Нарыма, решив по мере сил сопротивляться течению, плыть как можно медленнее и попытаться сесть на пароход, когда он их догонит. Яков Михайлович и Капитон понимали, с какими трудностями и опасностью связано их решение, но иного выхода не было. Им предстояло двое или трое суток продержаться в утлом суденышке на бушующих волнах, почти без пищи и без сна, не выпуская из рук весел. Приставать к берегу они не решались, не столько из страха погони или диких зверей, встреча с которыми на пустынных, поросших лесом берегах Оби была весьма вероятна, сколько боясь пропустить пароход. А ведь предстояло еще как-то проникнуть на пароход: незаметно подплыть к нему, незаметно взобраться на борт и укрыться у товарища, который ждал их на лесной пристани, но никак не посредине бурной реки.
Удалось ли бы им пробраться незамеченными на «Тюмень», сказать трудно. Парохода они так и не дождались.
Обские волны неудержимо гнали утлый обласок вниз по реке. Пошли вторые сутки, как беглецы покинули Колпашево, сил становилось все меньше, нечеловеческая усталость сковывала все члены. Но стоило хотя бы на пять-десять минут бросить весла, распрямить спину, как намокшая одежда под ледяным ветром примерзала к телу, руки и ноги сводила судорога. Приходилось грести и грести. А сил уже совсем не было. И вот неуверенное движение, беспомощный взмах весла — и утлое суденышко перевернулось. Беглецы очутились в ледяной воде.
Несмотря на невероятную усталость, на мокрую одежду, пудовым грузом тянувшую ко дну, Яков Михайлович, быть может, и добрался бы до берега: ведь он был отличным пловцом, но, на беду, Капитон совершенно не умел плавать. Свердлову пришлось бороться и за его жизнь. Держась за обласок, Яков Михайлович из последних сил поддерживал ослабевшего Капитона. Вот тут-то он и подумал, что могла быть смерть и хуже. А смерть казалась неизбежной.
К счастью, крушение произошло возле самой Парабели. Сто с лишним верст, в ожесточенной борьбе с ветром, волнами и течением проплыли беглецы в утлой лодчонке по бурной Оби. Все это время товарищи, дежурившие в Парабели на берегу, ждали «Тюмень». Безотлучно сидел у реки, разумеется, и Ваня Чугурин.
«Сидят с нами крестьяне, — вспоминает Чугурин, — ведем разные разговоры и видим, что с одного берега показалась лодочка и направляется к нашему берегу.
Обь волновалась. Ветер дул порядочно. От нас она была версты на три выше. У крестьян глаз наметан хорошо. Они обращали больше внимания на все, а мы больше ждали. Вдруг один из крестьян заявил: „А где, паря, лодка?“ Лодка исчезла из нашего поля зрения. Мы предположили, что она подъехала к островку. Вдруг мы услышали крик о помощи. Голос Якова Михайловича очень ясно был слышен.
В нашем распоряжении не было спасательных средств; у крестьян были два ботничка недоделанных — они сейчас же сели в один из ботничков и, подъехав к утопавшим на расстояние двух-трех саженей, бросили им привязанное к веревке весло. Минута была отчаянная. Свердлов и товарищ совсем окоченели… Крестьяне не могли сразу притянуть их к берегу, так как лодку отбивало. В конце концов они все же были пригнаны к берегу. Крестьяне вывели их на землю. Потерпевшие не могли двигаться и лежали. Крестьяне сейчас же стали разводить огонь и отогревать товарищей. Согрели, довезли до квартиры Кучменко, куда явилась полиция…» Так описывает этот поистине драматический случай Новгородцева.
1 сентября 1912 года Свердлова заключили в нарымскую каталажку, а на следующий день он бежал и 2 сентября был уже в Парабели, где встретился с И. Чугуриным. Этот побег ошеломил нарымских стражников. «Во что Свердлов одет — неизвестно, так как он бежал из Колпашева, тонул в Оби, где оставил одежду», — гласило донесение из Нарыма. Так и осталось до сих пор тайной, как удалось Свердлову незамеченным уйти из Нарыма. Известно, что местные ссыльные большевики потребовали от пристава, чтобы Якова Михайловича освободили из казармы, как больного. Пристав согласился, полагая, что после такого неудачного побега Свердлов не скоро встанет на ноги. Якова Михайловича перевели, видимо, в местную больницу. Во главе ее стояла женщина-врач, жена ссыльного социал-демократа, сторожем также был ссыльный. Именно об этой больнице пристав Овсянников доносил еще в апреле 1912 года, что она «в теперешнем ее виде, с ее персоналом представляет особое учреждение, где ссыльные себя чувствуют как дома, агенты же власти встречаются с видимой неприязнью».
В Парабели Якову Михайловичу удалось с помощью И. Чугурина сесть на пароход. Через сутки он уже был в Колпашеве, на пути в Томск. Но здесь его нашли стражники. Увидев их, Свердлов вылез из-под койки каюты первого класса и воскликнул:
— Колпашево? Спасибо, господа, что разбудили. Представьте себе, чуть не проспал свою остановку!
Ошарашенные стражники опомнились только тогда, когда Яков Михайлович сошел с парохода. На пристани его схватили.
В середине сентября 1912 года к Свердлову приехала жена с сыном Андреем.
