остановился, не зная, что делать. Мещерин подбросил вверх серебряную монету и, прежде чем поймал её в ладонь, солнце ярко блеснуло горцу отражением от её лицевой стороны. Наёмник больше не колебался, сделал выпад, намереваясь концом сабли просто выбить из рук оружие неподвижного противника. Ему и зрителям показалось, он промахнулся. Только торговец оружием издал невнятное восклицание и стал успокаиваться. Однажды он уже видел подобное в далёком Китае.
Раздосадованный горец совершил выпад более нацеленный и сильный, на этот раз намереваясь слегка кольнуть противника, словно барана, под нижнее ребро. И опять ему не удалось выполнить своё намерение. Борис очнулся и вдруг, в мгновение ока с разворота на шаге отбил ступнёй его руку с саблей; еще мгновение, и острие клинка смертоносным жалом метнулось к горлу наёмника, застыв на нем. Гул одобрения нестройно вырвался у наблюдающих за ними зрителей, он становился громче по мере того, как до некоторых доходило, что произошло. С базара и рынка рабов заспешили те, кто расслышал этот гул; подходили и подбегали любопытные из других мест.
В Мещерине пробудилась натура человека азартного, – увлекаясь переживанием за Бориса, он неосознанно потирал ладони. Опозоренный перед толпой горец озлобился, скрипнул зубами и стал хищно осторожен и коварен. Однако его противник без труда отбил еще одно нападение, и вновь острие сабли Бориса уткнулось в горло нападающего горца, остановив его злобное движение вперёд после того, как порезало кожу. Наёмник зарычал, оскалился крепкими, похожими на клыки зубами.
Мещерин шепнул на ухо подьячему. Тот показал монету чернолицему воину, из тех, что так же вызывались сразиться с Борисом, приглашая его стать на сторону горца. Борис не возразил ни словом, ни жестом. Толпа новым гулом одобрила появление в кругу второго наёмника, взволнованно ожидая, что неудачник горец вряд ли не воспользуется возможностью нанести пленнику жестокий удар, кровью смыть свой позор. Она стискивалась в плотное кольцо, и зрители сзади передних рядов должны были приподниматься, как это кому удавалось, чтобы видеть происходящее в ристалищном круге.
– Победит, – дарю саблю! – в крайнем возбуждении проговорил торговец оружием Мещерину.
Царский посланник кивнул, вряд ли поняв сказанное.
Последние из покупателей заспешили с базара и рынка невольников к редкому зрелищу. Торговцам ничего не оставалось, как попрятать товары и поторопиться следом за ними. Даже стражники ближних ворот увлечённо следили за начинающейся опасной схваткой.
Плененных казаков остался стеречь лишь коротконогий степняк в лисьей шапке. Отвернувшись, он напряженно прислушивался, по дальнему шуму толпы старался угадать, что там происходит.
– Эх, отгулял свое казак, – отозвался Седой невеселым мыслям.
– А я полагаю, еще погуляю, – Ворон возразил тихо, но повеселевшим голосом, неотрывно глядя в спину коротконогого степняка.
Он осторожно и бесшумно поднялся на ноги, и казаки поняли его, переглянулись. Их продавали у самого края невольничьего рынка. Даже большинство рабов, которых не успели продать, и их малочисленные охранники всматривались туда, где звон сабель тонул в многоголосом шуме и вое. Лишь некоторые из рабов, отрешённые от всего мирского не смотрели в ту сторону, но и казаки их не интересовали. Рыжеусый и одноглазый силач перегнулся вперёд, сгрёб обеими руками и прижал к своей груди кочевника, запечатав ему рот правой лапищей. Ворон, не мешкая, вырвал у кочевника оружие, и мгновение спустя тот был заколот собственным длинным ножом. Ножом и короткой саблей Ворон и его товарищи разрезали толстые кожаные ремни на щиколотках ног и быстро спрятали убитого под хлам. Не замеченные никем, они прокрались к узкой и пустынной улочке, где припустили бежать подальше от рынка и криков разных настроений, которые до них доносились. На их счастье, в это полуденное время улочка оказалась везде безлюдной. Однако никто из них не знал города, и в конце улочки они приостановились, не решаясь выбрать направление, куда бежать дальше.
– Сюда! – вдруг откуда-то позвал их нежный и негромкий голос.
Казачок атамана, который утром на рынке сопровождал своего отца, выглянул из-за калитки в сплошном каменном заборе. Несмотря на степной загар, щеки его от волнения порозовели, а широко раскрытые глаза блестели. Переглянувшись, казаки без слов решили довериться ему.
– Там лошади, – казачок указал на виднеющийся голубой купол мавзолея.
Они побежали в том направлении и, действительно, в отведенном кочевникам незастроенном месте, за деревьями и каменными заборами обнаружили пустую юрту и за оградой из палок табунок выносливых степных лошадей. Уздечки висели на сучьях деревьев, а к лежащим на земле сёдлам крепились луки и колчаны со стрелами. Беспечные в городе кочевники животных не охраняли, только стреножили, а иных людей нигде не виделось.
– Из цитадели не выбраться, – помрачнел Седой, когда радость при виде лошадей стала отступать перед новыми вопросами, которые ставились здравым смыслом.
– Эх, ружья бы?! – с досадой заметил Ворон.
– Пушки подойдут?! – догнавший их казачок поднял руку в сторону другого мавзолея, запущенного и в удалении от жилых строений. Красивый в своем оживлении он покраснел, тут же осознав глупость и неуместность такого предложения.
– Пушки? – живо переспросил его Ворон, вмиг что-то замышляя.
– Мы их с отцом сопровождали... – растерявшись, начал сбивчиво объяснять казачок. – Мещерин их от царя привез...
Но Федька его не дослушал, побежал к запущенному мавзолею. По привычке без слов доверяться предприимчивости товарища Вырви Хвост бросился за ним. Остальные принялись отбирать и седлать лошадей. За этим занятием они не заметили, куда исчез казачок.
Ворон и Вырви Хвост тоже его больше не видели. Не встречая препятствий, оба пробрались к старому мавзолею и заглянули за облупленный угол. На открытом пространстве между мавзолеем и стеной цитадели молодой крепкий воин гордым истуканом охранял три длинноствольные пушки – дар царя эмиру. Стоял и прислушивался к доносимому ветерком людскому гулу за рынком рабов, в котором можно было расслышать отрывочные кровожадные выкрики. Федька прокрался ближе и кинул в направлении стены плоский камешек. Воин чуть вздрогнул, повернулся на звук шороха камешка о песок и поздно расслышал быстрый шаг за спиной. Оглушённый ударом рукояти ножа по затылку он мешком повалился на землю. Федька оставил его лежать возле пушек и заглянул в каждую по очереди.
– Заряжены? – с беспокойством спросил быстро подошедший Вырви Хвост.
– Как нас ждали, – повеселел Федька. Он приналег, разворачивая одну из пушек к той части города, откуда они бежали. – Я им покажу, как Вороном торговать. Такую заваруху сейчас устрою... На память...
Борис между тем увернулся от одновременного нападения спереди и сзади, заставил обоих противников совершить ошибку, вскользь саблей подправил яростный выпад сабли горца, – уставшего, грязного от пота и поднятой топтанием пыли, – и этот предназначенный ему рубящий удар пришёлся на открытый локоть тёмнолицего наёмника. Разрубленная до кости рука и оросившая землю густая кровь, короткий вопль от боли остановили схватку. Борис владел собой лучше противников и сразу отступил в сторону. Только блеск цепких, внимательных глаз выдавал в нем внутреннюю готовность к продолжению схватки с любым, кто решится напасть ещё. Изрыгая проклятия и на глазах покрываясь бледными пятнами, раненый выронил оружие и покинул круг, чтобы ему ремнём перетянули предплечье, остановили кровотечение.
– Теперь втрое запросит, – проворчал взволнованный подьячий, с неприязнью отметив возбужденное удовлетворение вождя кочевников, вид которого словно говорил: 'Я же предупреждал! Нельзя ему было давать оружие. А раз сами убедились, цена пленнику возрастает'.
Мещерин слушал подьячего и не слышал. Он наблюдал за Борисом и строил какие-то планы. Горец пал духом, растерял свирепость и сам покинул круг. Не насытившись зрелищем, толпа неохотно расступилась перед ним, выпустила вон и снова оживилась, тут же о нем позабыв, когда против Бориса выступило новое действующее лицо.
– Тимур! Тимур! – рев из многих глоток прокатился по площади перед минаретом; предназначался он рослому и безухому воину с рваным шрамом на шее.
