Катенька не выдержала и тихо опустилась на бордюр цветочной клумбы, уронив рядом сверток.
– Опять отказали? – спросила соседка, прицепив карабин к собачьему ошейнику.
Девушка судорожно кивнула, прижимая к лицу носовой платок.
– Что говорят?
– Г.. говорят, не Пикассо, ч... чтоб акварели выставлять!.. А на самом деле… стул!
– Какой стул? – опешила приятельница, подозрительно взглянув на Катю. Тронулась на нервной почве?
– Анекдот такой есть, – ответила та, немного успокоившись и подняв глаза на соседку. – Про Пикассо. Подходит к нему ученик и говорит: 'Маэстро, вы сейчас продали за миллион долларов этюдик с кривого стула. Я могу написать такой за пару минут'. 'Ты можешь написать, а я могу расписаться', – ответил маэстро.
– Что, подпись под картиной не та? – догадалась Рада.
– Угу.
Обе замолчали, глядя на серый сверток у Катиных ног.
– Покажи! – потребовала подруга.
Всхлипнув, девушка подняла с земли и стала распаковывать картину.
– Даже не посмотрел, зараза. Вот.
Она протянула вверх, не глядя, акварель – лист а-третьего формата, в простой деревянной рамке.
Рада взяла картину в руки – и села рядом с Катей на бордюр.
– Это… Так это же здорово, Катька! Я, конечно, ничего не понимаю в вашей живописи, но это – здорово! Слепому видно. Как называется?
– 'Вдохновение'.
По мокрой акварельной бумаге была написана прозрачная девичья фигурка, увенчанная мечтательным профилем. Шикарный колорит. Совершенство линий. А фоном служил… Свет. Поток света. Он словно пробивался наружу из глубины картины, освещая Радкино лицо отблеском неземного. Случайный эффект, мастерски усиленный художницей, возможный только в акварели, – и уже больше никогда не повторимый. Потому что в его создание вмешался сам бог.
– Талантище! – восхищенно протянула соседка.
– Да чтоб он пропал, этот талантище! – буркнула Катя, швырнув мимо урны скомканную оберточную бумагу. – Господи, как я устала!..
Художница взялась за угол рамки, чтоб забрать – но работа помимо воли привлекла ее взгляд.
Подруги, склонившись над картиной, не сразу заметили тихо подобравшуюся серую тень. Они подняли головы, только когда собачка, натянув поводок, звонко залаяла при виде чужого. К урне, шаркая стоптанными ботинками, подошел Мусорщик. Он быстро глянул на Катерину – и воровским движением подобрал с земли бумажный комок.
Утро началось, как обычно. Залился трелью будильник на сотике, и Катя сонной рукой изловила мобильный телефон, чтоб заткнуть горло противной мелодии.
Вадим мирно посапывал, наплевав на утро и все шумовые эффекты. Катя не уставала поражаться, как это можно так дрыхнуть.
– Вадька!.. Вадь! – ласково потрепала она по плечу. – Пора.
– М..м..м – промычало с подушки. – Угум… м.
Не став слушать дальнейшую песню пробуждения, она, потянувшись, отправилась умываться и варить кофе.
Кофе, завтрак – и на работу. На работу…
Ну да, на работу.
Что-то вдруг изумило ее в этой самой обыкновенной мысли. Катя работала бухгалтером в маленькой заштатной фирмочке и ненавидела это занятие всей душой. Ходила туда, как на каторгу. Мало того, что она перепроверяла себя по нескольку раз в поисках коварных ошибок, следствий ее отвлеченных мечтаний, так еще приходилось изощряться, чтоб добавить в свою деятельность хоть что-то творческое – иначе можно удавиться за цифирками от тоски. Мысль о предстоящей работе Катя надевала на себя каждое утро, как мельничный жернов. С обреченностью утопленника.
А сейчас…
Нет, не обрадовалась ей. Но мысль вызвала странное безразличие.
Впрочем, об этом некогда было размышлять.
На кухню приполз заспанный Вадим, и надо было накрывать завтрак.
Прихлебывая кофе, они сидели друг против друга в молчании.
– Ты очень расстроилась вчера, да? – наконец спросил он, глядя поверх кружки.
– Почему ты об этом вспомнил? Вроде тему исчерпали.
– Ты… Какая-то странная сегодня. Сама на себя не похожа.
– Правда? – равнодушно сказала Екатерина. – Ну, да. Наверное.
– Не грусти, солнышко. У тебя обязательно все получится.
– Ага. Хотя я, вообще-то, не расстроена, – девушка посмотрела в потолок. Действительно, не нашла в себе ни следа вчерашней горечи. Но это же хорошо? Наверное…
– Ну, все. Я побежала. Мне сегодня надо пораньше. Помой посуду, ладно? – Катя рассеянно чмокнула небритую щеку и ушла.
День прошел неплохо. На обеде мило поболтала со своей начальницей о шмотках, и нашла ее сегодня обворожительной, хотя раньше эта женщина с замашками рыночной торговки оскорбляла ее эстетические чувства.
Несколько раз всей бухгалтерией погоняли чай, хохотали, сплетничали, и Катенька опять удивилась – а чего это ей так не нравилась работа? Делать-то почти ничего не надо.
Вечером, когда она наконец-то покончила со всякими мелкими обязанностями домашней хозяйки, появилось время для себя.
Предвкушая удовольствие, которое никогда не приедалось, Катерина уселась с ногами в глубокое мягкое кресло и взяла на колени альбом.
И только тогда по-настоящему заподозрила неладное.
Карандаш, послушный набитой руке, водил по бумаге, оставляя за собой правильные точные линии, но… Но сегодня, вопреки обыкновению, эти линии ни во что не хотели складываться.
С натуры – пожалуйста; хотя и тут выходило что-то странное. Что-то, похожее на технический чертеж.
Катя несколько минут тупо смотрела на изрисованный листок.
Как это вообще раньше у нее получалось?
Вроде, все было просто. Приходили мысли. Образы. Водили ее рукой. Потом она, наконец, догадывалась, чего они от нее хотят, и начинала действовать с ними согласно.
Так вот и получалось. А сейчас… Пустота какая-то в голове.
Наверное, она устала. Просто устала.
Заскребся ключ в замочной скважине – это Вадька пришел с работы.
– Вадь! У тебя какие планы на вечер?
– Да никаких пока, а что?
– Давай, сходим куда-нибудь?
– Давай! – радостное лицо появилось в дверном проеме. – Чего это ты обычаи решила сменить? Раньше тащу тебя, тащу, а ты прилипнешь к своему мольберту и говоришь: 'Сейчас, Вадечка! Еще пару минуточек!'
– Что-то не рисуется сегодня. Устала. Надо отдохнуть.
Через неделю прятаться от себя было уже бесполезно. С ней что-то случилось. Страшное.
