Доменов откинулся на стул, как после многочасового труда.
— Приглашай, приглашай своего Соколова…
Соколов
Впервые Чарин увидел Соколова в Ленинграде.
После долгой отлучки — пришлось работать в Москве — Чарин заскучал по своей питерской квартире. Поспешил на берега Невы. Но, оказалось, и в собственном трехкомнатном мирке, обставленном дорогой и удобной мебелью, бывает нестерпимо тоскливо. Семейная жизнь не сложилась, одиночество давило, особенно в пасмурные дни. Карты и женщины — только они могли развеять его меланхолию. И Чарина неодолимо потянуло в игорный клуб возле Михайловского манежа. Игроком Чарин был давним, азартным.
Игорный клуб нравился ему, хотя новые власти называли клуб притоном, «проклятым пережитком прошлого». Но ведь и он, Чарин, был частичкой этого прошлого, а оно для него не было проклятым.
Проигрывать Чарин не любил, но проигрыши его не угнетали. Деньги у него водились, остались кое-какие золотые безделушки от прошлой жизни.
К тому же он уже четыре года подряд получал в Госбанке около Фонтанки ежегодно по сто английских фунтов, а это — не шутка! — тысяча рублей золотом!
Получал из Лондона, от господина Бененсона, бывшего до революции главой отделения «Ленагольдфильдс» в России и одновременно председателем правления Русско-английского банка.
Друзьям и тем, кто интересовался, Чарин рассказывал, что Бененсон в 1918 году торопился выехать из России, ему были необходимы наличные деньги. А Чарин служил у Бененсона верой и правдой пять лет. И кое-что сумел скопить. Он выручил своего шефа, ссудил пять тысяч рублей. Золотом. Бененсон человек слова, к тому же — за границей денежки будут целей. И проценты пойдут.
В подтверждение Чарин показывал расписку Бененсона с обязательством выплатить долг по первому требованию.
Когда деньги понадобились, Чарин написал в Лондон, и Бененсон аккуратно, частями, стал возвращать долг.
Со временем Чарин сам поверил в это. Даже себе старался не напоминать, что он продолжает служить у Бененсона, отстаивая его интересы в СовРоссии, тайно добиваясь сдачи Ленских приисков в концессию «Ленагольдфильдс». А теперь Чарин пытался сделать Бененсона продавцом всей русской платины за рубежом. Он представил его Совету народного хозяйства как человека делового, авторитетного в кругах капиталистов, с широкими связями в Европе и Америке.
И Бененсон возвращал не долг, а платил жалованье Чарину. Расписка же была заранее заготовленной ширмой, ограждающей Чарина от подозрений.
Чарин достал из домашнего сейфа, вделанного в стену за книжными полками, которые легко отодвигались, крупную сумму и направился в игорный дом.
Он всегда вначале осматривался, приглядывался к ставкам, к тем, кто играет, уходил от столов, где видел шулеров. А он знал их в лицо, но не выдавал, за это они оказывали ему определенные услуги, связывая с преступным миром, когда необходимо было сбыть золотишко или платину, попадавшие иногда в руки Чарину.
Его внимание привлек страстный игрок. Он явно рисковал, ставил на одну карту.
«Трусы в карты не играют», — одобрительно отметил Чарин.
Сразу было заметно, что азартный картежник — бывший офицер. Выправка — позавидуешь! Сидит, как в седле. Спина прямая, голова гордо поднята. Английский френч — не первый год на плечах, но ни пятнышка. Накладные карманы не оттопыриваются, лишь один из четырех, на правом боку, несколько перегружен, что-то тяжелое лежит. Сапоги модные — до самого колена! — начищены до блеска. Аккуратист.
Чарин был неравнодушен к таким офицерам. Он когда-то мечтал о военной карьере, да не приняли его в кадетский корпус, куда в основном зачислялись дворянские сынки да потомки кадровых военных.
Чарин стал следить за этим игроком, мысленно окрестив его Офицером.
С виду нуждающийся. Значит, не свои деньги ставит, стремится выиграть во что бы то ни стало. А может, игрок с рождения? Глаза горят. Карту заносит с размаху. Саблю бы ему вместо карты червонной. Стол бы разрубил с одного маху! Иной раз проведет по голове рукой, словно кудри свои смоляные, непокорные хочет пригладить.
А природа черной краски на кудри не пожалела. И вообще, видна аристократическая порода.
Чарин подсел к офицеру. Включился в игру.
Офицер внимательно посмотрел на него:
— Извините, мы с вами в кадетском не сталкивались?..
Чарину польстило, что его принимают за выпускника кадетского корпуса: всего-то в России было двадцать восемь таких училищ.
Чарин вздохнул:
— Нет. К сожалению, я не попал в кадетский… Не приняли…
— Виноват, обознался, — офицер еще раз внимательно вгляделся в Чарина. — Но вы поразительно похожи на моего однокашника, князя Воронцова.
О, как было приятно услышать это Чарину, он так мечтал сравняться в свое время с сильными мира сего, завидовал всем князьям, графам, баронам, которым титулы и деньги доставались с рождения, и они без труда оказывались в кругу избранных. И хотя революция их лишила всего, многих вымела за границу, Чарин не отказался бы и сейчас от княжеского звания.
Чарину не хотелось признаваться, но он все же произнес:
— К глубочайшему сожалению, я даже не из дворян.
— Это не столь важно, — бросил офицер, — я чувствую в вас благородство, образование, ум. А это поважнее дворянства…
Чарину все больше становился по душе этот офицер. Он не выдержал:
— Рад с вами познакомиться. Чарин, горный инженер.
— Очень приятно, коллега, я тоже горный инженер… Соколов Николай Павлович…
— Какой институт кончали? — заинтересовался Чарин.
— Швейцарский… Университет… — Соколов заглянул в свои карты.
— О-о! — уважительно протянул Чарин.
Их перебили:
— Ваш ход!
Офицер еще раз посмотрел в свои карты и улыбнулся: ему везло — сплошные козыри!
Повезло в этот день и Чарину.
Набив карманы деньгами, они вышли на улицу. Накрапывал нудный питерский дождик.
— Карты вину братья! — довольный выигрышем и знакомством, изрек Чарин. — Не пойти ли нам в ресторан? Я тут одно заведение знаю — готовят превосходно. Да и всё, как до Октября!
Швейцар с бородой, расчесанной на две стороны, в несколько потускневшей ливрее — золото галунов словно поистерлось — при виде Чарина расплылся в угодливой улыбке:
— Пожалте, Петр Сергеевич, пожалте…
Официант бросился навстречу:
— Ваш любимый столик у окна свободен… Подать, как обычно?
Чарин с удовольствием заметил, что Соколов, несмотря на поношенный френч, вписался в столичный, сверкающий хрусталем люстр и бокалов зал.
Разговорились. Выяснилось, что Соколов вынужден работать в маленьком шахтерском городке. А жена у него — Антонина, Тоня, Тонечка, красавица, модница, транжира — привыкла не отказывать себе ни в чем. Все-таки дочь богатого екатеринбургского часовщика. Но ее отец — скупой рыцарь. Поприжимистее
