белогвардейском офицере Зарецком, состоявшем, как я предполагаю, на службе у японских разведывательных органов.
В о п р о с: На чем основано это ваше предположение?
О т в е т: В частности, на том, что сам я был завербован при его непосредственном участии. Зарецкий познакомил меня с сотрудником японской разведки Сэйко Камиро и в дальнейшем при необходимости передавал мне его поручения.
В о п р о с: Кого еще вы можете назвать?
О т в е т: В Шанхае — кажется, в начале 1930 г. или в самом конце 1929-го — один бывший белогвардейский офицер, фамилий не помню, в разговоре со мной обмолвился о том, что давал согласие на заброску в СССР и что ему за это было обещано вознаграждение в тысячу долларов. Однако впоследствии он отказался от этого намерения, опасаясь, что на советской территории его могут узнать люди, с которыми он встречался до эмиграции.
Как теперь припоминаю, однажды в Харбине я оказался свидетелем встречи офицера японской разведки с Флоренским Владимиром Степановичем, который сейчас работает на Увальском заводе заместителем начальника электроцеха.
В о п р о с: Когда и при каких обстоятельствах это произошло?
О т в е т: В июне 1931 г. я пришел в фотоателье Жаровой для конспиративной встречи с сотрудником японской разведки Камиро. Там, в глубине вестибюля, за плотными портьерами, располагалось небольшое кафе. Камиро явился несколько позднее меня. Когда он вошел в кафе, один из посетителей поднялся со своего места и шагнул ему навстречу. Тепло поприветствовав друг друга, они обменялись несколькими японскими фразами, после чего тот посетитель вышел и больше при мне в кафе не появлялся. Камиро сказал мне, что это его старый русский друг Владимир Степанович Флоренский и что они познакомились еще в те времена, когда тот занимал пост министра в правительстве Колчака».
— Ну и ну! — помотал головой Леонид: похоже, еще одно крупное дело, да какое — министр!
Сдвинув брови, не отрывая завороженного взгляда от протокола, он молча покачивал головой из стороны в сторону.
— Кажется, твой старый приятель? — напомнил ему Белобородов.
— Не такой старый, — с широкой улыбкой возразил Леонид. — Двух месяцев нет, как познакомились. Подумать только: с министром, как сейчас с вами, разговаривал! Правда, с бывшим…
— Поди, не совсем как со мной? Маленько посерьезней и построже?
— Да пожалуй, — в тон ответил Леонид. — Как вы думаете, зачем было Макарову выдавать его нам?
— Пока трудно сказать. Возможно, затем, чтобы избавиться от свидетеля своего провала. Флоренский, по его предположениям, тоже связан с японской разведкой, он может сообщить своим хозяевам о том, что Макаров арестован, и тем самым спутать Макарову все карты в той игре, которую он задумал вести.
— А если Флоренский — его сообщник?
— Сообщника Макаров не стал бы нам выдавать. Сообщник, оставаясь на свободе, мог бы подыграть ему и тем самым нейтрализовать всю нашу работу, которую Макаров надеется нам навязать.
— Ну, хорошо, — сказал Леонид, — пускай для Макарова Флоренский — опасный свидетель, которому надо любым способом помешать связаться с японцами. Но ведь Макаров не знает: возможно, Флоренский уже сообщил о его аресте? И тогда что получится? Японцы ведь не дураки, сообразят, что к чему…
— Да… — протянул Белобородов. — Пока у нас только вопросы. Ответов на них нет. Ответы надо искать. Будем работать.
— Я как чувствовал! — не сдержался, похвалился своей проницательностью Леонид. — Еще когда в электроцехе с этим Флоренским встретился, мне лицо его сразу не понравилось. Такая, скажу вам, кулацкая мордализация!.. Ишь, министр! Наверное, спит и во сне новую Антанту видит…
— Лицо человека — это, конечно, зеркало его души, — поднял Белобородов на Леонида вдруг потяжелевший взгляд. — Но по этому зеркалу еще нельзя судить о классовой сущности его владельца. А что он там во сне видит… Ты его сны подглядывал? Нет? И сам он тебе их не рассказывал, верно? А потому будем покуда считать, что на данный момент времени Владимир Степанович Флоренский — советский гражданин, трудящийся представитель нашей советской интеллигенции, беспартийный, в прошлом министр колчаковского правительства, после разгрома колчаковщины эмигрировавший за границу, но впоследствии осознавший свою тяжкую вину перед родиной, раскаявшийся в содеянном и легально вернувшийся в Советскую страну, чтобы честным трудом искупить вину и вновь обрести родину, которая умеет строго наказывать, но умеет и великодушно прощать. И наоборот: умеет великодушно прощать, но умеет и строго наказывать…
— А как же быть с показаниями Макарова? — спросил Леонид.
— Погоди, не перебивай! На данный момент времени у нас с тобой имеются нуждающиеся в проверке показания агента японской разведки Макарова, которые дают основание предполагать, что Флоренский также связан с японскими разведывательными органами. Только предполагать! Обличающим документом показания Макарова служить пока что не могут. Ты меня понял, Леня?
— Алексей Игнатьич, я ж понимаю! Ну, вырвалось нечаянно!
— Это хорошо, что вырвалось, — улыбнулся Белобородов.
— Что?.. — не понял Леонид, осудил или одобрил тот его.
— Я говорю: хорошо, что вырвалось. Хуже, если б это осталось в тебе, а после когда-нибудь увело бы тебя не в ту сторону. Потому и почел необходимым прочитать тебе мораль. Думаю, в любом случае не повредит. Обидно, что ли? Ну, пообижайся — дольше будешь помнить урок, — и Алексей Игнатьич перешел на обычный деловой тон: — В общем, так, Леня: надо тебе срочно ехать в Увальск. Заниматься Флоренским. Мне сейчас вот так некогда будет — на днях, видимо, тоже поеду в командировку, по другим делам. Так что тебе самому придется кое-какие вопросы решать. Когда возьмешь в заводском отделе кадров личное дело Флоренского, прежде всего обрати внимание на места его пребывания внутри страны — где учился, где работал до революции и после нее — и сразу пошли, куда возможно, запросы…
— Начну с нуля, — согласно кивнул Леонид.
— Вот так будет лучше, — одобрительно заметил Белобородов. — Постарайся определить главную направленность его дореволюционной деятельности, а для этого важно установить его партийную принадлежность. Постарайся понять, что привело его в правительство Колчака, тогда и весь дальнейший его путь — там, за границей, — легче будет проследить. Флоренский — фигура непростая. Наперед могу сказать: трудно тебе с ним будет. Поэтому почаще заходи к Козыреву, не стесняйся лишний раз спросить.
Козырев — начальник отдела. Их с Белобородовым начальник.
— Ясно, буду советоваться, — опять согласно кивнул Леонид. А сам подумал: со всяким пустяком к Козыреву не пойдешь.
— Завтра сможешь выехать в Увальск? — прищурился Белобородов.
— Почему вы спрашиваете? — удивленно вскинул брови Леонид. — Надо — поеду.
— А невеста что скажет?
— Шутите… — помрачнел Леонид, хотя и в самом деле мелькнула у него мысль о Лене и именно такая: что она скажет… — При чем тут невеста? Надо — и точка.
— Тогда пошли к Козыреву. Замолвлю за тебя словечко.
Поздним вечером он забежал к Лене. Еще издали заметив в ее затянутом белыми занавесками окне красноватый неяркий свет, прошел через маленькую боковую калитку в палисадник и три раза негромко стукнул в оконный переплет.
Цветущий табак раскрыл к ночи свои белые венчики всюду, куда ни глянешь, — на клумбах и вдоль всей стены дома. Запах стоял густой, одуряюще сладкий. Леонид собрался было сорвать один цветок, но только протянул руку, как на занавеску упала тень и в окне появилось улыбающееся личико Лены.
Немного погодя с мягким скрипом отворилась парадная дверь, и Лена сбежала с крыльца на дорожку.
