Не теряет времени, подумал Эрнест. Так, значит, он произвел благоприятное впечатление на Дэнби. Жалованье неплохое, больше того, которое он сейчас получает, и есть надежда на прибавку. Он сунул письмо в карман. Это ультиматум: надо решать теперь же.
К чаю дожидались только Эрнеста. Мистер Бантинг, стоя на коврике перед камином, уже давно в нетерпении поглядывал на стол. Он обратил внимание Эрнеста на часы.
— Ты что-то запоздал. Где ты пропадаешь, Эрнест? И к обеду не приходил.
— Много дела. Пришлось кое-где побывать в обеденный перерыв.
— Так ведь городское управление не требует, чтобы ты оставался без обеда.
— А вот сегодня пришлось.
— Значит, у вас что-то неладится с организацией дела, — вынес приговор мистер Бантинг. — Неувязка. Если ты работаешь сверхурочно, то они должны тебе оплачивать эти часы. Столько дерут налогов, что могут себе это позволить.
— Но, папа. — вмешалась Джули. — может быть, Эрнест просто начинает проявлять интерес к делу?
— Перестань, Джули, — остановила ее мать, и мистер Бантинг подозрительно покосился на дочь: уж не острить ли она вздумала?
— Я для тебя сделала яичницу. Ведь ты не обедал, Эрнест. Криса мы дожидаться не будем.
— Ах, мама! — воскликнула Джули, сморщив носик. — Я тоже хочу яичницу.
— Говорят, в Германии яйца стоят восемь пенсов шутка, — заметил мистер Бантинг. — И все Гитлер и это самое вооружение.
— Но, папа, разве для вооружения нужны яйца?
— Они их подвергают анализу. Извлекают из них разные вещества, нужные для производства бомб. Кажется, глицерин, что ли. Я читал в «Сирене». Этот Гитлер...
— Джордж, голубчик, не заводи ты все это сначала, — запротестовала миссис Бантинг.
— Я ничего и не завожу. Сказал просто, что в Германии яйца стоят восемь пенсов штука, потому что строй там не демократический.
— Ну, а у нас в Килворте они стоят два пенса штука.
— Два пенса? Быть не может! Когда я был мальчишкой, на шиллинг давали полтора десятка, а бой — полпенни за штуку. А мы и такие редко ели. Больше сидели на хлебе с топленым салом. Никаких витаминов тогда не полагалось. А народ был покрепче нынешнего. Грудь — во! Плечи — во! Как пышки.
— А я люблю хлеб с топленым салом, — объявила Джули. — Мама нам никогда не дает.
— Вот жила бы ты в Германии, так и сала бы не видала, — заметил мистер Бантинг. — Динамит важнее сала, — так сказал Гитлер...
— Джордж, ради бога, оставь ты Гитлера в покое.
— Я ведь только рассказываю, что прочел в газете.
— Так перестань читать газеты. Тебе чего дать, Джули?
— Хлеба с топленым салом.
— Это уже дерзость, — сухо заметил мистер Бантинг.
— А я хочу хлеба с топленым салом, — повторила Джули, делая большие, невинные глаза, — Я хочу, чтоб у меня была грудь, как пышка.
— Джули! — воскликнула шокированная миссис Бантинг.
На секунду глаза мистера Бантинга сверкнули опасным огоньком. — Я совсем не то сказал. Ты отлично знаешь, что именно.
Миссис Бантинг вздохнула. — Что такое со всеми вами творится? Неужели вы не можете даже чаю напиться спокойно, не заводя ссор?
Эрнест пожал плечами с видом покорности судьбе. Это не дом, а какой-то обезьянник. Его мучило подозрение, что Дэнби недаром поторопился предложить ему работу, что тут что-то нечисто. Да еще «на испытание» — и это тоже неладно.
— Ни минуты покоя, невозможно думать, — сказал он.
— А ты не думай, когда ешь, — сказал отец авторитетным тоном медицинского консультанта «Сирены». — Вредно влияет на пищеварение.
— Вот и Крис, — с облегчением провозгласила миссис Бантинг.
— Опоздал чуть ли не на час, — проворчал мистер Бантинг. — Что вы там делаете на службе, просто ума не приложу. Наверное, половину дня развлекаетесь.
— Здравствуй, отец. Опять завел свою музыку? — весело приветствовал его Крис.
Он придвинул себе стул и улыбнулся сестре.
— Здравствуй, мордашка!
— Здравствуй, олух!
— Ну, ну, — вмешался мистер Бантинг. — Потише, дети!
— Тише, Эрнест! — поддержал его Крис, употребляя прием, именуемый в стилистике литотесом.
Эрнест вскочил с места. — Ей-богу, мне все это на нервы действует. Прямо обезьянник какой-то!
— Погоди минутку, Эрнест. Я тебе купил папирос.
— Это еще зачем? — спросил неблагодарный Эрнест. — Не мой день рождения и вообще не праздник.
— А отцу бутылку виски, матери домашние туфли и духи нашему розовому бутончику.
Семейство Бантингов смотрело на него в остолбенении.
— Что случилось? Выиграл, что ли?
— Ты говоришь виски? — спросил мистер Бантинг растерянно, но с проблеском надежды.
— Да, оно в прихожей.
— Как же так...
— Слушайте, — и Крис наклонился вперед, чтобы его речь прозвучала более внушительно. — Я продал машину. За четыре сотни фунтов, машину в двадцать пять лошадиных сил, одному флотскому капитану. Хозяин получил сегодня чек и уплатил мне комиссионные.
— Ах, чтоб тебя! — воскликнул мистер Бантинг, силясь представить себе это событие во всех подробностях. — Это что же, в свободное время, что ли?
— В свободное время. Потому и комиссионные. Конечно, пришлось все-таки попросить. Я сначала договорился с мистером Ролло насчет комиссионных, а потом уж передал ему заказ.
— Ну и пройдоха же ты! — воскликнул мистер Бантинг. — Впрочем, — тут же спохватился он, — в делах без этого нельзя.
— И, кажется, получу еще заказ на «конвэй». Да и еще наклевывается. Вот потому и решил отпраздновать, — скромно заключил Крис.
— Какие духи, Крис? Покажи мне.
— «Роса Аравии». Кажется, ничего себе. На коробке сказано «неотразимые духи». Тебе как раз это нужно.
— Крис, — сказал мистер Бантинг, делая вывод из события, — тебя надо поздравить с успехом. Да еще в свободное время. Вот это я называю инициативой. Ты в самом деле сначала потребовал комиссионных, а потом передал заказ твоему Ролло? По-наполеоновски!
— Я и прибавку получил. Поговорил с мистером Ролло. Старик ничего, понимать может. Я решил, что надо и вам сказать, — объяснил Крис свое повышенное настроение.
— Разумеется, надо, — согласился мистер Бантинг, раздумывая, удобно ли сейчас же откупорить виски, может быть, жена не станет возражать ради такого случая.
Эрнест все сидел за столом, глядя на скатерть. Ему хотелось тоже принять участие в потоке поздравлений, но он не мог, слова застревали у него в горле. Как он завидовал Крису, как он ему завидовал! Он думал, и эта было похоже на молитву: «Не дай мне завидовать брату, не дай мне завидовать и питать к нему злобу», а лицо у него так горело, что даже глаза жгло.
Пожав ему локоть, Крис положил перед ним пачку папирос. Эрнест поднял глаза. Нет, у Криса не заметно презрения к нему; он скорее смахивает на большую собаку, которая умильно смотрит на всех, повиливая хвостом, и удивляется, почему ее авансы принимают так холодно. Его эмоции слишком примитивны и он просто не способен кого-нибудь презирать или сравнивать с собой, или питать такие
