дела выглядели как тягостная повинность. Однако эта страна была не только ступенью к польскому трону – она предоставляла большую политическую и экономическую мощь для достижения главной цели. Поэтому Ягеллоны были заинтересованы в литовской государственности и в ее противостоянии аннексионистским потугам Польши. Такая позиция выявилась в ту пору, когда королем стал Казимир I, и она (если не принимать в расчет колебаний Александра II) не менялась до шестидесятых годов XVI в. Признавая в Литве ее неограниченный суверенитет, в Польше по этому вопросу Ягеллоны выражались неопределенно, чем фактически поддерживали Литву. Это вынуждало польскую знать и шляхту вновь избирать королем очередного Ягеллона. Потому персональная уния Литвы и Польши стала во- /442/ зобновляемым фактором, а именно это и удовлетворяло династические стремления Ягеллонов.
Однако взгляд Ягеллонов на династические связи Литвы и Польши не был однозначным, поскольку вершиной их династических чаяний был польский престол. В тех случаях, когда действия литовской знати провоцировали династические комбинации Гедиминовичей (Витовта Великого, Сигизмунда I) или Ягеллонов (Александра II), располагавшийся на польском троне Ягеллон всегда прибегал к декларациям от имени верховного князя Литовского, а то и напоминал о сюзеренитете Польши. В этих случаях он вторил польским политикам, ибо Литва переставала быть истоком /443/ его собственной власти. Такое положение мешало литовским политикам разорвать персональную унию с Польшей, потому как лишь Ягеллон, правящий в обеих странах, был заинтересован считаться с суверенитетом Литвы. Компромисс был найден только в последние годы правления Сигизмунда II (1544–1548), когда удалось фактически отделить прерогативы верховного князя Литовского от суверенных претензий Польши: прибывший в Вильнюс юный Сигизмунд-Август осуществлял ограниченные, но вполне определенные правящие функции, одновременно представляя своего отца как реального монарха Литвы, а не как польского сюзерена.
Симбиоз устремлений (у Литвы – суверенистских, и Ягеллонов – династических) был все-таки политической, хотя и долговременной, конъюнктурой, а не юридически закрепленным соглашением. За иерархическим первенством Польши скрывалась опасность сюзеренистских претензий. Включение Витязя и Столпов в польскую геральдику (изображение на одном уровне монарших династических гербов и эмблем территорий, подвластных Польше) вело к двусмысленности, особенно если польский орел подчеркнуто возносился над другими гербами. Еще более опасным для Литвы был представительский фактор, если учесть, что местом постоянного пребывания общего правителя являлся Краков. Вильнюс делался столицей без монаршего двора (некоторые годы правления Александра или юного Сигизмунда-Августа существа не меняли). Высшая инстанция литовской власти была физически вынесена за пределы государства. Кстати, она не висела в воздухе, но в лице монарха объединяла властные и представительские прерогативы государства, располагавшего куда более прочными связями в Европе. Последнее обстоятельство особенно вредило Литве, функции правителя которой были шире, чем у короля Польши. Внезапно оказавшись в европейской политической системе, Литва поначалу была угнетена представительством сюзеренной Польши, которое только усиливалось нехваткой у Литвы возможностей и навыков европейской дипломатии. Задел, созданный Витовтом Великим, был перечеркнут неудачами тридцатых годов XV в., за которыми последовало переселение общего монарха в Краков, предопределенное персональной унией. Общий правитель представлял в Европе оба государства, но не слишком утомлял себя заботами о престиже Литвы. Инертно использовались польские связи и, собственно, польские подданные, которых вовсе не волновали особые интересы Литвы. Сложилась определенная кооперация обоих государств в сфере политической деятельности и дипломатии, когда каждая из них по- /444/ лучила приоритет во взаимоотношениях со своими соседями. Литве достались север и восток (Ливония, Русь, татары), Польше – юг и запад, т. е. почти вся Европа. Таким образом, Литву в Европе накрыла тень Польши. Хотя великий князь в Кракове представлял и Литву, однако лишь как дублер польского короля, то его в этом качестве часто вообще не замечали. Особо важные для Литвы вопросы обсуждались в переписке с радой панов; применялись и другие способы, но всё затруднялось или же замедлялось расстоянием и временем. Насущные проблемы нередко «самозатухали», годами лежали в долгом ящике, или их походя решали представители Польши – в порядке помощи, а заодно и присвоения репрезентативных функций. Литва отвоевала для себя в Европе место политического субъекта, однако существовала в ней на правах захолустья. Когда магнаты Литвы и Польши провожали общего властителя в одну из двух стран, на ее территории действовали прерогативы местных должностных лиц, однако и там, и тут представители Литвы ощущали себя слабейшими партнерами.
Политическое положение Литвы при Кейстутовичах и Ягеллонах обрело много черт, присущих всей восточной части Центральной Европы. Дав Польше династию Ягеллонов, Литва помогла созданию политического центра, самого сильного во всем регионе. В XV в. Польша заняла то положение, которым во второй четверти XIV в. обладала Чехия, а в третьей четверти – Венгрия, только династия польских монархов пришла не из Западной Европы, а из страны, едва присоединившейся к региону. Польша стала для Ягеллонов мостом к престолам Чехии и Венгрии. В конце XV в. эта династия охватила своей властью весь регион. Будучи местной в региональном отношении, она для чехов и венгров хотя бы отчасти представляла их собственные династии, ненадолго заменившие выходцев из Западной Европы. Поляки ее ассимилировали, для литовцев она осталась своей в силу происхождения и интересов. Правя этими четырьмя монархиями, Ягеллоны по значению сравнялись с возвышающимися Габсбургами. Однако в том же 1492 г., когда пала последняя опора мавров на Пиренеях и Колумб добыл в Америке приданое, вскоре доставшееся Габсбургам, – политическую систему Ягеллонов с востока накрыл русский колосс. Он не был единственным: уже сто лет на регион с юга давил другой колосс – Турция. Литва и Венгрия стали для западной цивилизации бастионами на линии соприкосновения с исламской и византийской цивилизациями, обретшими новую политическую силу. И это произошло в то время, когда на другом порубежье западной цивилизации от навязанных ей функций бастиона избавилась Кастилия. Когда перед Западной Европой простерся Атлантический океан, Центральная Европа превратилась не в ее экономический /445/ тыл, но в прикрытие, обязанное все более напрягать свои силы. Династия Ягеллонов объединяла эти силы, но не могла делать это эффективно. Мешало как шаткое положение выборных властителей в трех из четырех монархий региона, так и династические притязания самих Ягеллонов, очевидно не совпадавшие с приоритетами каждой отдельной страны. Литва тут была единственной, кто не обладал рангом королевства и неограниченным правом избрания монарха. Будучи колыбелью династии и ее изначальной опорой, она одновременно была самой бедной, наиболее отсталой и наименее связанной с Европой страной из всех, где правили Ягеллоны. Это противоречивое положение имело следствием и противоречивый статус самой Литвы в политической системе Ягеллонов. В Чехии и Венгрии Ягеллоны считались польской королевской династией (потолок в покоях Владислава Ягеллона в Градчанском замке был декорирован гербами Чехии и Польши). Однако наряду с этим не предавались забвению и литовские корни этой династии (на деньгах будущего Сигизмунда II, когда он был глогувским князем Чешского королевства, в качестве династической эмблемы чеканился герб Литвы).
После Мохачской катастрофы (1526 г.) Ягеллоны утратили венгерский и чешский престолы (это было предусмотрено еще Венским договором 1515 года). Как и при молодом Казимире, им остались лишь Польша и Литва. Соотношение сил между двумя странами не изменилось, ибо несколько повысились значение и престиж Литвы при одновременном увеличении потенциала Польши. Великое княжество Литовское сохранило противоречивое положение династической опоры и второго партнера по персональной унии. Следствием такого положения были многие внешнеполитические неудобства, однако оно вместе с тем гарантировало поддержку Польши против усиливающейся Руси. Ввиду последнего обстоятельства такая поддержка была необходима (Ольшанская группировка в 1440 г., естественно, не могла этого предвидеть, но ее шаг при таком повороте событий был наиболее обоснован). Литовская знать была заинтересована в сохранении статуса опоры для династии Ягеллонов. Поскольку в этом статусе были не менее заинтересованы и сами Ягеллоны, их династические чаяния и политические устремления Литовского государства по большей части совпали. /446/
5. Национальные и культурные
отношения при формировании
