Подняв вопрос об изменении I Литовского статута, сейм не сумел сформулировать конкретную программу подобных изменений. Великий князь назначил в комиссию представителей дворянской элиты (но вместе с ними и должностных лиц администрации) и, таким образом, передал эту проблему для разрешения самим дворянам, заодно усиливая контроль над ними. Работы по изменению статута затянулись. В 1563 г. в канцелярии великого князя для этой цели была переписана специальная копия I Литовского статута (т. н. список Дзялинского). В нем даже не было дополнительных статей, появившихся в расширенной редакции I статута еще в конце тридцатых годов. Лишь в 1563 г. текст статута понадобился для серьезного рассмотрения. Тем не менее, комиссию составили толковые люди. Главное, они знали, чего хочет сейм. Дворянская элита уже взрастила в своей среде определенный слой образованных людей с широким социальным и политическим кругозором. Эти люди еще в сороковых годах смогли выдвинуть культурную и конфессиональную программу.
В конце того же десятилетия была оглашена и социально-политическая программа. Латинский секретарь великого князя Вацлав Майшягальский посвятил Сигизмунду-Августу трактат «Об обычаях татар, литовцев и московитов». Неясно, дошел ли трактат до самого монарха, однако он распространялся в рукописях, одна из которых оказалась даже в Германии (десять ее фрагментов в 1615 г. были опубликованы в Базеле). /608/
Написанный по латыни трактат был предназначен для элитной и интеллектуальной среды. Автор не скрывал своей принадлежности к реформатам, высказывался против католической Церкви и панов, поэтому прикрылся псевдонимом Михалон Литвин. Историческую версию о римском происхождении он основывал на исключительности литовской народности, которая унаследовала достоинства и преимущества от собственных предков. Времена Витовта Великого, когда литовцы культивировали спартанский образ жизни, были золотым веком Литвы, все соседи боялись литовцев. Завоеванное положение литовцы утратили после того, как погру- /609/ зились в роскошь и пьянство, откуда пошло крепостничество, а также чванство и произвол панов. Так – через обычаи – Михалон объяснял неудачи, постигшие Литву в XVI в. Дело оказывалось в том, что добрые обычаи литовцев присвоили их враги – татары и московиты. Литву автор именовал передовым бастионом европейской цивилизации. Пытаясь ограничить своеволие панов, он призывал к сильной великокняжеской власти, однако эта власть должна была бы служить незакрепощенным подданным, а налоги обязаны были бы платить все, в зависимости от размеров имущества. Идеал Михалона – сообщество средних дворян, когда дворян-воинов содержат исполняющие повинности, но лично свободные хлебопашцы, а исповедуемая ими христианская вера близка радикальной реформации, возникшей чуть позднее. Это сообщество должно учреждать школы, в которых следует преподавать латинский (по мнению автора – истинно литовский) язык.
Провозглашаемая Михалоном утопия рисовала идеальную дворянскую литовскую народность, организованную как военная монархия с неконтрастно распределенным землевладением и сбалансированными повинностями. Залог могущества Литвы он искал в ней самой, в ее укладе, который должен был воссоздать добрые обычаи, определяющие весь ход жизни. Эта утопия трактовала совершенно иную сферу, чем у Авраама Кульветиса, однако и в таких условиях у обеих версий обнаруживалась общая цель – гуманистическое образование, утверждающее этническую самобытность литовцев.
Авраам Кульветис представлял немногочисленную национальную интеллигенцию, Вацлав Майшягальский – куда более многочисленную, расположившуюся на средних государственных должностях дворянскую прослойку, т. е. служивую дворянскую элиту. Оба мыслителя уровнем своих запросов выделялись из большинства этой элиты, значительная часть которой даже не умела читать. Однако они хорошо осознавали интересы своей прослойки, а достигнутый ею самой кругозор позволял пользоваться доступными /610/ социальными, политическими и культурными ценностями. Именно эта прослойка оказалась способна представлять всё дворянство, и через ее посредство это последнее уже успело определить свои сословные интересы. На сеймах эти интересы выражались еще в отдельных, часто лишь бытовых, требованиях, но ученые умы уже смогли свести их в единые, пусть и утопические, программы. Дворянская элита уже знала, кто она такая и чего она хочет. В середине XVI в. дворянская литовская народность стала исторической реальностью.
Инкунабулы и палеотипы, достигшие Литвы в конце XV в. и отчасти разрешившие вопрос о книжном дефиците, наряду с характерными для средневековья знаниями начали распространять истины, исправленные и дополненные гуманизмом. Эти истины стали фактором, формирующим общественный менталитет. Выросла культура канцелярий, всё еще остававшаяся важной опорой гуманитарного воздействия. В Литве возник рынок знаний, и приобретение книг было тому очевидным свидетельством.
В середине XVI в. это явление уже шагнуло за рамки социальной и интеллектуальной элиты. Национальная дворянская верхушка была читающей и любознательной прослойкой. Если в начале XVI в. библиотеки кафедральных соборов и монастырей были еще небольшими книжными собраниями, если более широкая номенклатура обозначала себя лишь несколькими магнатскими биб- /611/ лиотеками, а отдельные священнослужители, дворяне и купцы обладали одной-двумя книгами, то в середине XVI в. все вышеназванные субъекты книжного комплектования располагали библиотеками, в которых насчитывалось от нескольких до нескольких сотен томов разнообразной литературы, а тексты античных авторов не являлись редкостью. Состоялось знакомство с представителями гуманизма и возрождения (напр., Никколо Макиавелли). Великий князь и вельможи постоянно слали за рубеж агентов для приобретения новых книг, а в самой стране возник книжный рынок. Библиотеке Авраама Кульветиса принадлежало около 80 позиций, среди которых были Аристотель, Платон, Гомер, Вергилий, Софокл, Еврипид, Гесиод, Гораций, Цицерон, Ливий, Меланхтон. Сигизмунд-Август в покоях вильнюсского замка собрал более 4000 книг. Это, конечно, лишь вершинные образцы, однако возмущение хроникой Мартина Кромера показало, что книга уже стала частью образа жизни дворянской элиты. Так или иначе, в 1553 г. в речи Вацлава Агриппы (сына Вацлава Майшягальского), посвященной похоронам Иоанна Радзивилла, было отмечено, что образование является необходимостью.
Вырос уровень вильнюсской приходской школы, когда около 1552 г. руководить ею начал прибывший из Польши испанский гуманист и правовед Петр Роизий. Он приспособил школу к реальностям жизни, ввел новые дисциплины. В первой половине XVI в. в Краковском университете были имматрикулированы более 200 жителей Великого княжества Литовского. Краков уже не мог удовлетворить потребностям в обучении магнатских детей и вообще тех, кто стремился к наилучшему образованию. Литовские студенты появились в Праге и университетах Германии.
Овладение латынью и применение письменного творчества для создания истории Литвы, особенно той ее фантастической части, что была посвящена древности, – всё это готовило почву для возникновения художественной литературы. С первыми латинскими сочинениями авторов, некоторое время проживавших в Литве, но творивших и издававшихся в Польше, Литва могла ознакомиться по отдельным их экземплярам, но это влияние было слабым. Таковыми были Ян Вислицкий («Прусская война», описывающая сражения /612/ Ягайло и его сына Казимира с крестоносцами и признающая заслуги литовцев в победе при Грюнвальде; 1514 г.), Николай Гусовиан («Песнь о зубре, образе его и свирепости, и как на него охотиться», воспевающая Витовта Великого; 1523 г.), Андрей Кшицкий (придворная поэзия, посвященная событиям времен Сигизмунда Старого, с описанием подвигов, совершенных воинами Литвы). Литовской тематике посвятил свое произведение Адам Шретер, в 1553 г. издавший «Элегическую песню о литовской
