— Правда? Как же?
— Вот как. Лица ее я не видел: его закрывали прутья загородки, да и опущенная вуаль тоже; интонации голоса мне также не помогали: она всегда отвечала совершенно ровно и сдержанно, но я глядел на ее огромные круглые очки в буйволовой оправе, какие носят почти все монашки. Вот они-то и выдавали ее затаенный темперамент: иногда на краешке стекла вдруг вспыхивала искорка, и я понимал, что, вопреки безразличному голосу, нарочито бесстрастному тону, ее глаза разгорались.
Аббат тоже засмеялся.
— А с настоятельницей монастыря на улице Месье вы знакомы? — спросил Дюрталь.
— Говорил с ней раз или два. Здесь комната свиданий совсем монастырская, совсем не мещански- провинциальная, как на улице Турнефор: темная прихожая, во всю ширину перегороженная частой железной решеткой; за ней стоит еще деревянный заборчик, а в нем черное окошко. Кругом сплошная темнота, и аббатиса в бледном полусвете является вам, как призрак…
— Это была та пожилая монахиня, маленькая и худенькая, которой дом Этьен вручил новоначальную?
— Да, именно. Она замечательный пастырь душ, но более того — чрезвычайно образованна и с манерами, на редкость изысканными.
«О, — подумал Дюрталь, — могу себе представить, что за женщины эти аббатисы: превосходные, но страшные!» Святая Тереза была сама доброта, но говоря в «Пути совершенства» о монахинях, собирающихся пересуживать распоряжения настоятельницы, она становится беспощадной, заявляет, что их без всяких послаблений должно заточать пожизненно в темницу, и чем раньше, тем лучше. При том по сути она права: ведь одна паршивая сестра все стадо портит, разносит в душах заразу!
За разговором они дошли до начала улицы Севр. Аббат остановился передохнуть.
— Ах, — сказал он как бы сам себе, — не лежи на мне всю жизнь тяжелое бремя: сначала надо было содержать брата, потом племянников, — я бы уже много лет назад стал членом семьи святого Бенедикта! У меня всегда было влечение к этому великому ордену, который, в общем-то, есть ум Церкви. И когда я был помоложе и поздоровей, ездил пожить на покое то у чернецов Солема и Лигюжа, сохранивших ученые традиции святого Мавра, то у белых траппистов.
— Трапписты,{47} — заметил Дюрталь, — одна из главных отраслей древа святого Бенедикта, но разве их устав не отличается от того, что оставил патриарх ордена?
— Верней сказать, что трапписты трактуют правило святого, очень гибкое и широкое, больше следуя букве, чем духу, бенедиктинцы же наоборот.
Одним словом, трапписты — побег цистерцианства; их община — дщерь, скорее, святого Бернарда, но ведь и он сорок лет возрастал на одном стебле с потомством Бенедикта.
— Но, сколько я помню, трапписты сами разделились и живут не все по одному уставу.
— Теперь уже не так: с тех пор, как папским бреве от 17 марта 1893 года утверждены решения генерального капитула траппистов в Риме и постановлено слить в один орден под единым началом три обсервации ордена, уставы которых действительно не были согласованы.
Аббат заметил, что Дюрталь слушает внимательно, и продолжал:
— Из этих трех ветвей лишь одна — трапписты цистерцианского устава, у которых я и гостил, — полностью соблюдала предписания XII века, жила монашеской жизнью времен святого Бернарда. Она признавала только устав святого Бенедикта, взятый в самом строгом смысле, дополненный Хартией Любви, а также обычаями Сито. Две другие приняли тот же устав, но пересмотренный и обновленный аббатом Ранее в XVII веке, причем одна из них — бельгийская конгрегация — положения этого аббата еще и извратила.
Но сейчас, как я вам сказал, все трапписты стали одним единым учреждением, которое именуется «орден реформированных цистерцианцев Пресвятой Девы Марии Траппской»; все они вновь приняли устав Цистерцианской обители и живут по заветам общежительных монахов Средних веков.
— Но раз вы бывали в этих обителях аскетов, вы и дома Этьена должны знать?
— Нет, я никогда не был в Великой обители; мне больше нравились не солидные монастыри, где вас селят в отдельной гостинице и, в сущности, не обращают внимания, а небольшие, бедные: там вы смешиваетесь с братией.
Вот, скажем, одно из тех, где я, бывало, уединялся: Нотр-Дам де л’Атр, маленькая обитель в нескольких лье от Парижа, несомненно, самая очаровательная. Даже помимо того, что Господь поистине там пребывает, ибо среди ее чад есть настоящие святые, прелестны ее пруды, вековые деревья, тишина и покой убежища, затерянного в лесах.
— Конечно, но, — возразил Дюрталь, — жизнь там должна быть тяжела: ведь обеты траппистов — самые суровые из налагавшихся на себя людьми.
Вместо ответа аббат отнял руку из-под локтя и сжал Дюрталю ладони.
— Знаете ли, — сказал он, глядя писателю прямо в глаза, — знаете ли, туда-то вам и надо поехать для воцерковления.
— Вы серьезно, господин аббат?
Священник еще сильнее сжал ему руки, и Дюрталь вскричал:
— Нет, нет, что вы! Во-первых, у меня не хватит крепости духа, а еще меньше, если только это возможно, телесного здоровья для требований такого режима; я заболею, как только приеду, и к тому же… гм…
— Что к тому же? Я предлагаю вам не уйти в монастырь на всю жизнь…
— Еще бы! — воскликнул Дюрталь чуть ли не с обидой.
— …а просто пожить там с недельку — ровно столько, сколько требуется для душевного оздоровления. А неделя пролетит быстро. И потом, неужели вы думаете, что после такого решения Бог не пособит вам?
— Звучит красиво, но…
— Вот что, поговорим о гигиене. — Аббат улыбнулся с жалостью и чуть-чуть с презрением. — Прежде всего, могу вас уверить, что, как постояльцу, вам не придется делить жизнь траппистов во всей ее суровости. К заутрене вам надо будет вставать не в два часа ночи, а в три, а то и в четыре, смотря по расписанию. — Дюрталь состроил гримасу; аббат улыбнулся и продолжал: — Пища ваша тоже будет лучше, чем у монахов; разумеется, ни мяса, ни рыбы вам не подадут, но яйцо к обеду, если одних овощей будет недостаточно, наверняка разрешат.
— А овощи сварены в соленой воде без приправ…
— Отнюдь нет, в соленой воде их готовят только во время постов, в прочие дни варят в молоке, разведенном водой или постным маслом.
— Вот спасибо! — воскликнул Дюрталь.
— Но это же очень полезно для здоровья, — возразил аббат. — Вот вы жалуетесь на боли в желудке, в кишечнике, на мигрени! А этот режим да деревенская жизнь на свежем воздухе помогут вам лучше, чем любые пилюли, что вам прописывают.
И вообще, если позволите, оставим тему ваших телесных немощей: в таких случаях о ней печется Бог; говорю вам: в обители вы не заболеете — это было бы нелепо, это значило бы, что Иисус Христос не принимает кающегося, а если так, то Он не Спаситель! Речь не о теле, а о душе вашей. Наберитесь смелости и взгляните на нее пристально, не отводя глаз. И что вы увидели? — завершил аббат фразу после недолгой паузы.
Дюрталь не отвечал.
— Признайтесь же, — вскричал аббат, — что вы ужаснулись!
Они молча прошли несколько шагов. Аббат заговорил вновь:
— Вы утверждали, что вас поддерживают толпы Нотр-Дам де Виктуар и флюиды стен Сен-Северена. Так что же будет, когда вы упадете ниц в бедной церковке посреди святых? Именем Господним говорю вам непреложно: получите такую помощь, какой доселе не знали. Между прочим, — засмеялся он, — Церковь приоденется к встрече с вами; она достанет лучшие украшения, каких теперь не носят: подлинную средневековую литургию, настоящие древние распевы без солистов и органа.
— Знаете, — еле смог проговорить Дюрталь, — ваше предложение меня совсем ошеломило. Нет,
