великие Дмитреи Иванович с прочими князи Русскыми и с воеводами, и с бояры, и с велможами, и с остаточными плъки Русскими, став на костех, благодари Бога и похвали похвалами дружину свою, иже крепко бишася, с иноплеменникы и твердо зань брашася, и мужьскы храброваша и дръзнуша по Бозе за веру христианьскую, и возвратися оттуда на Москву в свою отчину с победою великою, одоле ратным, победив врагы своя. И мнози вои его возрадовашася, яко обретаюше користь многу, погна бо с сбою много стада конии, вельблюды и волы, ниже несть числа и доспех, и порты, и товар. Тогда поведоша князю великому, что князь Олег Рязаньскыи послал на помощь Мамаю свою силу, а сам на реках мосты переметал. Князь же великии про то всхоте на Олга послати рать свою. И се внезапу в то время приехаша к нему бояре Рязаньстии и поведоша ему, что князь Олег поверг свою землю, да сам побежал и со княгинею, и з детьми, и с бояры, и з думцами своими. И молиша его о сем, дабы на них рати не слал, а сами биша ему челом и рядишася в его ряд. Князь же великии, послушав их и приим челобитие их, не остави их слова, рати на них не посла, а сам поиде в свою землю, а на Рязаньском княженье посади свои наместници. ТОгда же Мамаи не мнозе утече с Доньского побоища и прибеже в свою землю в мале дружине, видя себе бита, и бежавше, и посрамлена и поругана, паке гневашеся, неистовяся, яряся и съмущашеся, и собраша останочную свою силу еще всхоте ити изгоном пакы на великого князя Дмитрея Ивановича и на всю Русскую землю. Сице же ему умысльшу и се прииде ему весть, что идет на него некыи царь со востока, именем Токтамыш из Синее Орды. Мамаи же, еже уготовал на ны рать с тою ратию готовою поиде противу его и сретоша в Калках. Мамаевы же князи, сшедше с конеи своих и биша челом царю Токтамышу и даша ему правду по своеи вере, и пиша к нему роту, и яшася за него а Мамая оставиша, яко поругана. Мамаи же то видев и скоро побежа со своими думцами и с единомысленикы. Царь же Токтамыш посла за ним в погоню воя своя и оубиша Мамая, а сам шед взя Орду Мамаеву и царици его, и казны его, и улус весь поима, и богатьство Мамаево раздели дружине своеи. И оттуда послы свои отпусти на Русскую землю ко князю великому Дмитрию Ивановичу и ко всем князем русскым, поведая им своы приход и како вцарися, и како супротивника своего и их врага Мамая победи, а сам шед седе на царьстве Волжьском. Князи же Русстии послов его отпустиша с честию и с дары а сами на зиму ту и на ту весну за ними отпустиша коиждо своих киличеев со многыми дары ко царою Тохтамышю.
<…>На ту же осень князь великий отпустил в Орду своих киличеев»[551] Толбугу да Мокшея к новому царю с дары и с поминкы[552].
На первый взгляд, этот текст весьма напоминает все предыдущие описания, связанные с отражением ордынских набегов. Здесь присутствуют и поганыи род Измаилтескыи, и безбожный злочестивыи Ординскыи князь Мамаи поаныи. Но наряду с ними проступает совершенно новая мысль, отсутствующая в прежних текстах: Дмитрий Иванович выступает против ордынцев,
…хотя боронити своея отчины и за святые церкви, и за правоверную веру христианьскую, и за всю Русьскую землю.
Главным противником Дмитрия Ивановича в краткой летописной повести является Мамай. Именно он инициатор похода на Русь. Именно он в изложении автора идеально воплощает отрицательные черты, присущие поганым вообще. При этом Мамай противопоставляется Тохтамышу. Это сделано столь тонко, что вызывает даже некоторое недоумение. С какой стати некыи царь со востока, именем Токтамыш из Синее Орды оказывается союзником русских князей, который, собственно, и побеждает супротивника своего и их врага Мамая? Почему он чуть ли не поздравляет московского князя с победой?
Все дело в двух словах: князь и царь. Жесткая вертикаль управления монгольского образца. Мамай — князь, Тохтамыш — царь. Присвоив себе не свойственные по рангу функции, Мамай становится узурпатором, противостоящим Тохтамышу — законному правителю Орды. Комментируя эту коллизию, Л. И. Шохин составитель сборника работ М. Н. Тихомирова, посвященных истории Москвы, пишет:
«…Тохтамыш был прирожденным ханом, а Мамай нет, они враждовали между собой, оспаривая власть над Золотой Ордой. Поэтому столкновение Дмитрия Донского с Мамаем можно представить как выступление против узурпатора, приведшее к власти…законного царя» [553].
В какой-то мере такое противопоставление сближает краткий летописный рассказ о Куликовской битве с «Повестью об убиении Михаила Тверского», а образ Мамая с образом Кавгадыя. И тот и другой действуют помимо воли хана. Так что масштаб и глубина антиордынских настроений летописца и в данном случае вряд ли должны переоцениваться…
Противостояние Мамая и Дмитрия Ивановича рассматривается автором повести не как следствие Божиего попущения и не как наказание Господне. Его описание выстраивается как личный конфликт ординского князя и великого князя. Русьской земле противостоит уже не Бог, а вполне конкретная земля Половечьская и Татарьская. Мало того, сами Татары теряют облик народа последнего времени. Продолжая именовать их род Измаилтескыи и сыны Агаряны, летописец, пожалуй, впервые сопровождает эти характеристики собственно этническими перечнями народов, принимающих участие в ордынском походе. Наконец, обращает на себя внимание и такая деталь: русским князьям, кажется, впервые за все время ордынского владычества на Руси, поможе Бог. Он
«…Бог бо невидимою силою устраши сыны Агаряны, и побегоша обратиша плещи свои на язвы, и мнози оружием падоша, и друзии в реце истопоша»
Новой представляется и мотивация действий Дмитрия Ивановича. Если прежде основной задачей для положительного князя, как мы помним, было пострадати за христиан, то теперь летописец полагает, что Дмитрий Иванович выступил против ордынского войска,
…хотя
В связи с этим следует заметить, что рассказу о битве непосредственно предшествует несколько странное для современного читателя сообщение:
«…В лето 6887 [1379/80] бысть Благовещенье святыя Богородица в Велик день. Се же написах того ради, понеже не часто так бывает, по реткажды, окромя того лета отселе еще до Второго Пришествия одинова будет»[554]
Речь здесь идет о так называемой кириопасхе совпадении Пасхи и Благовещения (25 марта). Действительно, такое совпадение приходилось на 1380 г. Как уже говорилось, годы, на которые выпадала кириопасха, рассматривались в древней Руси как потенциальные даты Конца Света. Подобное предзнаменование прида-
вало происходящему еще больший драматизм. Хотя летописец, очевидно, не считает этот год решающим в жизни человечества. Его рассуждения о том, что до наступления последних времен будет еще одно такое же совпадение (имеется в виду 1459 г.), скорее всего ориентированы на 7000 год от Сотворения мира (1492 г. н. э.) как на дату Второго Пришествия (следующая кириопасха приходилась лишь на 1543 г.).
Аналогичный текст открывает и пространную летописную повесть, но здесь он получает еще более подробный (хотя и менее ясный) комментарий:
«…В лето 688(8) [1380/81]… И в Благовещенье бысть в Велик день, а первее всего было за 80 и за 4 годы, потом будет за 80 без лета, потом за 11 лет»[555]
