Второй пол

женщина — это яма, в которую он сбрасывает всех живущих в нем чудовищ¹. Жизнь Лоуренса показывает, что он страдал аналогичным комплексом, только чисто сексуального свойства: в его творчестве женщина имеет значение компенсаторного мифа; с помощью нее превозносится мужественность, в ко-

¹ Стендаль заранее осудил жестокости, которыми забавляется Монтерлан: «Что делать в равнодушии? Пусть будет любовь–интерес, но только без отвращения. Отвращение всегда исходит из маленькой душонки, которая нуждается в подтверждении собственных заслуг».

торой писатель не совсем уверен; описывая Кейт у ног дона Чиприано, он считает, что как мужчина торжествует над Фридой; он тоже не допускает, чтобы подруга могла в нем усомниться: если бы она взялась оспорить его цели, он, наверное, перестал бы в них верить; ее роль — утешать его. Он просит у нее мира, покоя, веры, как Монтерлан просит уверенности в собственном превосходстве: они требуют того, чего им не хватает. У Клоделя веры в себя вполне достаточно; если он робок, то только наедине с Богом. А потому у него нет и следа борьбы полов. Мужчина смело принимает на себя тот груз, что несет женщина: ведь в ней возможность соблазна или спасения. Похоже, что для Бретона истинность человека определяется живущей в нем тайной; ему нравится, что Надя видит ту звезду, к которой он идет, звезду, похожую на «сердце бессердечного цветка»; он узнает себя в том, что ускользает из–под контроля воли и разума — в мечтах, предчувствиях, стихийном течении внутреннего языка: а женщина — это осязаемый образ скрытого присутствия чего–то гораздо более существенного, чем сознательная личность.

Стендаль же тихо и спокойно равен самому себе; ему нужна женщина, как и сам он ей нужен, чтобы его рассеянное существование собралось в едином образе и в единой судьбе; бытие мужчины как бы предназначено кому–то другому; но нужно еще, чтобы этот кто–то пошел ему навстречу: другие мужчины слишком равнодушны к себе подобным; только влюбленная женщина может открыть любимому сердце и приютить его там целиком. Кроме Клоделя, который находит наилучшего свидетеля в Боге, все рассмотренные нами писатели ждут, чтобы женщина, по выражению Мальро, лелеяла в них то «несравненное чудовище», о котором знают они одни. В сотрудничестве или борьбе мужчины сталкиваются друг с другом в своем обобщенном качестве. Монтерлан для себе подобных — писатель, Лоуренс — доктринер, Бретон — глава школы, Стендаль — дипломат или остроумный человек; женщина же открывает в одном — великолепного и жестокого принца, в другом — волнующего фавна, в третьем — бога, или солнце, или существо «черное и холодное, как человек, пораженный молнией у подножия Сфинкса»!, в четвертом, наконец, — соблазнителя, шармера, любовника.

Для каждого из них идеальной женщиной будет та, что точнее всего воплотит в себе Другого, способного открыть мужчине его самого. Монтерлан, солярный дух, ищет в ней чисто животную природу; Лоуренс, дух фаллический, требует, чтобы она вобрала в себя общие свойства женского органа; Клодель определяет ее как душу–сестру; Бретону мила Мелюзина, уходящая корнями в природу, свои надежды он возлагает на женщину–дитя; Стендаль желает, чтобы его любовница была умна, образованна, свободна духовно и нравственно — одним словом, была бы равной. Но единственный земной удел, который может быть уготован равной, женщине–ребенку, душе–сестре, женщине–вульве, женщине–зверю, — это всегда мужчина. Что бы ни представляло собой эго, которое ищет себя с ее помощью, оно может обрести себя, только если она согласится стать для него горнилом. От нее в любом случае требуются самозабвение и любовь. Монтерлан согласен на снисхождение к женщине, позволяющей ему оценить его мужскую силу; Лоуренс поет пламенный гимн в честь той, что отрекается от себя в его пользу; Клодель превозносит вассалку, служанку, преданную душу, которая покоряется Богу, покорившись мужчине; Бретон ждет от женщины спасения человечества, потому что по отношению к своему ребенку или возлюбленному она способна на самую всеобъемлющую любовь; и даже у Стендаля героини впечатляют больше, чем герои мужского пола, потому что отдаются страсти с большим неистовством и самозабвением; они помогают мужчине в осуществлении его судьбы, подобно тому как Пруэз способствует спасению Родриго; в романах Стендаля им часто приходится спасать своих возлюбленных от разорения, тюрьмы или смерти, Монтерлан и Лоуренс считают самоотверженность долгом женщины; не столь надменные Клодель, Бретон и Стендаль восхищаются этой самоотверженностью как результатом великодушного выбора; они желают ее, не считая, что ее заслужили; но — кроме удивительной Ламьель — все их произведения свидетельствуют, что они ждут от женщины того самого альтруизма, которым восхищался и который вменял ей в обязанность Конт; этот альтруизм, по его мнению, говорит одновременно об очевидной приниженности и весьма сомнительном превосходстве.

Мы могли бы вспомнить еще множество примеров: они привели бы нас к тем же самым выводам. Давая определение женщине, каждый писатель определяет свою этику вообще и свое частное представление о себе самом; и еще часто именно в ней он запечатлевает расстояние, отделяющее его видение мира от его эгоистических мечтаний. Даже отсутствие или незначительная доля женского элемента в творчестве писателя сами по себя симптоматичны; женский элемент приобретает исключительное значение, когда вбирает в себя все аспекты Другого, как это происходит у Лоуренса; он сохраняет это значение, если женщина воспринимается просто как другой человек, но автор интересуется тем, как сложится ее собственная жизнь, как в случае Стендаля; и он его теряет в такую эпоху, как наша, когда частные проблемы каждого отходят на второй план. В то же время женщина в качестве Другого еще играет определенную роль постольку, поскольку каждому мужчине хотя бы для того, чтобы превзойти себя, нужно себя осознать.

Глава 3

Миф о женщине играет значительную роль в литературе; но каково его значение в повседневной жизни? В какой мере затрагивает он нравы и индивидуальное поведение людей? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно уточнить, каковы его отношения с действительностью.

Существуют различные виды мифов. Этот миф, сублимирующий такой неизменный аспект человеческого существования, как «рассеченность» человечества на две категории индивидов, относится к статическим мифам; он проецирует на платоническое небо реальность, познанную на опыте или концептуализированную на основе опыта; факт, ценность, значение, понятие, эмпирический закон он подменяет трансцендентной, вневременной, неизменной, необходимой Идеей. Идею эту невозможно оспорить, поскольку она располагается поверх данности; она содержит в себе абсолютную истину. Итак, рассеянному, случайному, множественному существованию разных женщин мифологическое мышление противопоставляет единую, застывшую Вечную Женственность; и если данному ей определению в чем–то противоречит поведение женщин из плоти и крови, виноваты в этом последние; вместо того чтобы признать Женственность отвлеченной категорией, женщин объявляют неженственными. Аргументы опыта бессильны против мифа. В то же время миф в определенном смысле проистекает из опыта. Так, совершенно точно утверждение, что женщина иная, чем мужчина, и эта ее иная суть конкретно проявляется в желании, объятии, любви; но реальному отношению свойственна взаимность; именно поэтому оно порождает подлинные драмы: через эротизм, любовь, дружбу и их противоположности — разочарование, ненависть, соперничество — оно становится борьбой сознаний, каждое из которых считает себя существенным, признанием свобод, подтверждающих одна другую, неопределенным переходом от неприязни к сообщничеству. Полагать Женщину значит полагать абсолютного Другого, без всякой взаимности, вопреки опыту не признавая в ней субъекта, себе подобное существо.

В конкретной действительности женщины проявляются в разных аспектах; но каждый сотворенный о женщине миф претендует на то, чтобы охватить ее целиком; каждый считает себя единственным, вследствие чего существует множество несовместимых мифов, а мужчины пребывают в задумчивости перед странной противоречивостью идеи Женственности; поскольку любая женщина обладает свойствами множества архетипов, каждый из которых претендует на воплощение ее Истинной сути, то, пытаясь разобраться в своих подругах, мужчины испытывают давнее недоумение софистов, которые никак не могли понять, как человек может быть одновременно блондином и брюнетом. Переход к абсолюту выражается уже в социальных представлениях; отношения легко закрепляются в классах, функции — в типах, как в детском мышлении связи фиксируются в предметах. Например, патриархальное общество, основанное на сохранении вотчины, обязательно предполагает, что, помимо тех людей, что владеют имуществом и передают его по наследству, существуют мужчины и женщины, вырывающие его их рук владельцев и пускающие в свободное обращение; мужчин авантюристов, мошенников, воров, спекулянтов сообщество