благодаря вам… или, сказать более точно, благодаря тому юношескому запалу, которым вы вдохновите свои строки! А сейчас поторопитесь: самолёт не будет вас ждать!
Стремительность и особенно актуальность событий, только что развернувшихся в Марселе, побудили главного редактора начать публикацию репортажа уже со следующего дня в дневном выпуске. Она продолжалась в последующих номерах. Читательская публика сначала увлеклась уголовной стороной дела, а затем была заинтересована личностью Андре Серваля. Но, к сожалению, публика изменчива. Репортаж, который начинался фактом из хроники событий — убийством в мансарде, заканчивался другим фактом хроники: полицейским десантом в квартале Сент-Марта. Между этими двумя событиями, воспоминания о которых изгладятся довольно быстро, возвышался силуэт храма. «Человек был убит, потому что хотел построить собор…» А дальше? И не было ли так для него лучше, нежели продолжать жить, повсюду встречая безразличие, что приносило ему больше всего страданий?
Как только публикация репортажа была закончена, Моро открыл в своей газете подписной лист, чтобы попытаться завершить формирование необходимого капитала. В первые дни деньги поступали, но очень быстро, как и предсказывал Дювернье, взносы стали смехотворными… И однажды, наконец, главный редактор вынужден был сказать своему подчинённому:
— Нам необходимо открыть новую подписку в помощь пострадавшим от наводнения… Мы уже не можем постоянно рассказывать о «вашем» соборе! Коллеги из других газет начинают считать нас болтунами! В нашем ремесле нужно всё время менять пластинку, мой дорогой друг! Найдите мне побыстрее что-нибудь ещё… Нам теперь не помешает какой-нибудь весёленький репортаж… Но вам лучше знать! Нечто пикантное, вроде скандала на конкурсе королевы красоты! Сейчас люди не особенно станут тратить время на чтение слишком серьёзных вещей, и ещё меньше, чтобы вкладывать деньги в некий бездонный фонд на монумент, который никогда не будет построен! Представьте себе, что могли бы сделать несколько миллиардов, уже собранных на собор-призрак и бесполезно лежащих? Использовать бы их на строительство дешёвого жилья! Ещё так много семей или молодых пар, не знающих где им жить… Вот вам и тема для репортажа, очень популярная, которую вы могли бы развить! Для вас было бы простым ребячеством сказать в первой статье, что ввиду невозможности реализовать великий замысел держатели фондов приняли разумное решение использовать их для повышения благосостояния общества… В этом был бы верный успех! И вы увидите, как поднимается наш тираж!
— А вы забыли о завещании Андре Серваля?
— Напротив, я его как раз учитываю! И я убеждён, что если бы ваш добрый друг был жив, он первым принял бы такое решение!
— А я в этом не настолько уверен, как вы, месье Дювернье… Это был человек совсем другой эпохи, считавший — как и те, в средние века, — что для людей предпочтительней создать грандиозное святилище, предназначенное для всего сообщества, нежели построить многочисленные индивидуальные комфортабельные жилища…
Главный редактор с сочувствием посмотрел на молодого человека, когда тот покидал кабинет, и, оставшись один, пробормотал:
— Бедный мальчик! Не нужно было мне его посылать на улицу Вернэй! Это дело слишком его разволновало…
Часом позже Моро был на пятачке площади Дефанс.
Безобразная фигура мстительной женщины всё ещё находилась там, в центре. Ангары и облупившиеся домики всё ещё окружали площадь. Царство безобразия и уродства пр одолжалось.
Автомашины сотнями огибали пятачок площади и проезжали равнодушно, каждая увозя своё содержимое из людей, охваченных жаждой движения, к их судьбе…
Юноши чувствовал отчаяние.
Усилием воли он попытался не видеть окружающее, чтобы представить это место, если бы над ним возвышался храм. В некоем подобии светового зарева он просматривал огромные толпы людей, которые проникали под своды… Он видел их также выходящими, преображёнными, озарёнными истинной красотой… Ему даже показалось, что он заметил знакомые лица, затерявшиеся в этих счастливых толпах: лица Родье, Дюпона, Легри, Пикара, Бреаля, Дюбуа, Дюваля наконец… Но каждый из ремесленников представлялся ему, в какой-то сверхреальности, таким, каким он впервые увидел его: старый скульптор по дереву в синей рабочей спецовке, склонённый над электрическим станком в «Мебельных галереях», мастер-стекольщик в резиновых сапогах за мойкой машин в гараже Сент-Уана, мастер-металлист за службой в буфете вокзала Монпарнас, мастер-краснодеревщик за чисткой обуви в ларьке пассажа Гавр, мастер по обработке камня — у нотариуса в Галле, мастер по столярному делу — в магазине аксессуаров театра Опера-Комик, мастер по укладке и бригадир, наконец, на пороге домика в Гарше… Он всех видел как бы в ореоле их труда.
В какой-то момент у него возникло даже мимолётное впечатление, что он видел русоволосую женщину, грешницу, скрывающуюся в тени одного из порталов, чтобы посмотреть на человека с седыми волосами, который своим высоким ростом возвышался над толпой. И он видел, как текли слёзы из глаз женщины…
И всё это неправдоподобное шествие сопровождалось музыкой, сначала очень нежной, доносящейся из глубины нефа на лёгких крыльях григорианской песни, затем сильной, с громовым акцептом колоколов, перезвон которых разносился над Парижем…
И со взглядом, всё ещё полным этой фантасмагории, и со звучащей в ушах гармонией молодой человек покидал место своей мечты, чтобы медленно опуститься в большой город готовый вновь схватить его своими щупальцами. Повсюду зажигались огни, повсюду продолжалась унылая жизнь. Вскоре Моро вновь станет, подобно всем этим миллионам неизвестных, которых он встречал в сгущающихся сумерках, анонимным персонажем, возвращающимся к своей профессиональной обыденщине. Чтобы судить, один на один со своей собственной совестью, о забвении, в которое погрузилась великая идея, он повторял про себя на ходу: «А не лучше ли, что всё произошло таким образом? Уже довольно ревности и смерти вокруг этого проекта, в котором Андре Серваль хотел воплотить собор любви и который мог стать собором ненависти. Всё-таки лучше, что он никогда не будет достроен!»
Он повторял это себе, но сердце и душу заполняла пустота.
