огромным удовольствием принимаю любезное и дивное приглашение, которое Вы, вместе с г-ном Жидом, были так добры направить мне. Надеюсь, что Вы вскоре уточните время и место встречи. У меня сохранилось восхитительное воспоминание о том времени, что мы провели вместе тогда за завтраком, и о чудесном приеме, который Вы мне оказали. Я надеюсь, что когда-нибудь молодые французские поэты полюбят меня так же, как я люблю их сейчас. Французская поэзия всегда была для меня одной из самых обожаемых любовниц, и я был бы счастлив надеяться, что сумею найти настоящих друзей среди поэтов Франции. Прошу передать г-ну Жиду мои самые теплые приветствия. Прошу и Вас, дорогой мсье Луис, также принять их[363]»[364]. Луис прислал ответ: «Дорогой мсье, если Вы не возражаете, мы предлагаем встретиться в кафе „Аркур“ на Пляс де ля Сорбонн около восьми часов вечера. Позвольте поблагодарить Вас за честь и удовольствие, которые вы нам оказываете…»
Пьеру Луису в то время было всего двадцать лет. Он подружился с Андре Жидом в Эльзасском училище и считал себя эстетом. Он основал литературный журнал «Ушная раковина», с которым сотрудничали Леконт де Лиль, Суинберн, Эредиа, Малларме и Оскар Уайльд. Став близким другом Хозе- Марии де Эредиа, Пьер Луис женился на его младшей дочери Луизе. Он уже более двух лет был знаком с Сарой Бернар; так же как и Оскар Уайльд, он восхищался красотой во всех ее проявлениях, однако остерегался древнегреческих форм, в которые облекались страсти Оскара, говорившего о юном поэте: «Он слишком красив для мужчины. Ему следует остерегаться богов», — добавляя, быть может, не без горечи: — «Он не боялся богов и любил богинь»[365]. Молодые люди познакомились в начале года у Малларме, а 1 мая в третьем выпуске «Ушной раковины» можно было прочесть стихотворение Луиса «Танцующая женщина», посвященное Уайльду; в окончательном варианте оно будет называться «Танцовщица».
Легендарный образ Уайльда — зеленая гвоздика, входившая в моду в Париже с его легкой руки, а также его утонченный эстетизм произвели на юного Луиса огромное впечатление, и он поблагодарил Поля Валери за стихотворение, в котором тот воспел близкий обоим культ красоты, написав чудесные строки, как бы напоминающие о Уайльде 80-х годов:
Итак, оба писателя сидели в кафе «Аркур» и ожидали появления Оскара Уайльда во всем блеске его парижской славы. Андре Жиду было двадцать два года, и он только что покинул суровое лоно семьи, где половой акт считался опасным и запретным деянием. Детские и юношеские его годы прошли в окружении трех женщин крайне строгого нрава, которые всячески скрывали от него жизненные реалии и приучили в ужасе спасаться бегством от любых соблазнов. Пьер Луис вытащил Жида из этого затворничества, привел его к Малларме, познакомил с Марселем Прустом, Полем Валери и, наконец, теперь — с Оскаром Уайльдом. А вот и он: богатая шуба наброшена на бархатную куртку, украшенную гвоздикой, руки унизаны перстнями, на губах улыбка. Молодые люди коротко представились, и Оскар Уайльд сразу начал рассказывать о «Саломее», работа над которой как раз близилась к концу. Андре Жид был очарован: «Уайльд не просто говорил, он повествовал; повествовал не переставая на протяжении всего ужина. Он повествовал негромко и неторопливо; уже один его голос сам по себе был чудом. Он прекрасно говорил по-французски, но нарочно делал вид, что подбирает то или иное слово, когда хотел обратить на него внимание слушателей. У него почти не было никакого акцента, он проявлялся лишь в той мере, в которой этого хотел сам Оскар, придавая иногда отдельным словам новое и незнакомое звучание»[369] . Когда ужин заканчивался, Оскар Уайльд взял Андре Жида под руку, и колдовство продолжалось.
«Вы слушаете глазами, — внезапно сказал он мне, — поэтому я хочу рассказать вам вот какую историю: когда умер Нарцисс, полевые цветы опечалились и попросили у ручья дать им несколько капель воды, чтобы оплакать его смерть. О! — воскликнул ручей, — если бы даже все мои капли были слезами, мне все равно не хватило бы их, чтобы самому оплакать Нарцисса; я так любил его. — Мы не дивимся твоей печали о Нарциссе, — ответили полевые цветы, — так прекрасен он был. — Разве Нарцисс был прекрасен? — спросил ручей. — Кто может знать это лучше тебя? Каждый день он лежал на твоих берегах и смотрел на тебя, и в зеркале твоих вод видел отражение своей красоты…»
Уайльд на мгновение остановился…
«Нарцисс любим был мною за то, — отвечал ручей, — что лежал на моих берегах и смотрел на меня, и зеркало его очей было отражением моей красоты»[370].
Застенчивый Жид, безусловно, был очарован. Настала его очередь открыть для себя новые и неизведанные горизонты, о которых рассказывал ему волшебник. Он поделился своим восторгом с Полем Валери: «Вот несколько строчек от одного балбеса, который больше не читает, не спит, не пишет, не ест, не думает, а только носится один или вдвоем с Луисом по кафе или по салонам, пожимает чьи-то руки и раздает улыбки. Эредиа, Ренье, Меррилл, эстет Оскар Уайльд, о, восхитительный, восхитительный Уайльд!» Поль Валери не разделяет экстаза своего друга и пытается предостеречь его: «Откуда в городе такая суета в погоне за жужжащим пленом какой-то бабочки необычного цвета, такие прыжки с одной ноги на другую и беготня по кафе и салонам? Толкаться среди привидевшихся во сне Оскаров Уайльдов, чей мимолетный облик мог показаться способным открыть твоим пальцам секреты новой красоты, и требовать у меня в этот час длинной поэмы — это же безумие!»[371] Если говорить о безумии, то Жид, похоже, и в самом деле был близок к помешательству: в своем настольном календаре на числах 11 и 12 декабря он через всю страницу крупно написал фиолетовыми чернилами: «Уайльд, Уайльд»[372].
Начиная с этого дня и до самого отъезда Уайльда Жид ежедневно встречался с ним, испытывая при этом тайный ужас, в котором признавался Валери: «Уайльд благоговейно старается убить во мне остаток
