жемчужными заколками в волосах.
Розальба погрузилась в новые размышления: она думала о том, что, быть может, было совершенно очевидным, но никогда не приходило ей в голову, а сейчас захватило ее, словно открытие неизведанных земель. Она раздумывала над относительностью понятий победы и поражения: то, что она считала самым черным и убогим периодом своего существования, оказывается, стало лучом света в жизни другого. Еще она подумала — и это восхитило ее, словно она вдруг в одно мгновение выучила новый язык, — что иногда то, что мы читаем во взгляде других, является всего лишь призраком наших опасений. Вообразив презрение во взгляде Авроры, Роби на самом деле всегда видела в нем отражение собственного страха, что ее грубость, ее варварство могут отдалить от нее Йорша, и поэтому отвечала на этот взгляд глубокой ненавистью, которую сохраняла долгие годы наперекор всякому здравому смыслу.
Она — это она. Варварство людей и кровь орка дали ей жестокость и мужество, необходимые для спасения Далигара, своих детей и всего мира. Йорш и Аврора любили ее не вопреки тому, какой она была, а именно потому, что она такая.
Но все же к жестокости, этому неотъемлемому компоненту гремучей смеси ее характера, следовало относиться как к особенно ценной редкости и использовать очень экономно.
Королева вызвала церемониймейстера и приказала ему как можно быстрее и лучше захоронить тела орков и особенно то, что осталось от их голов. Она посоветовала ему устроить кладбище для орков где- нибудь в лесу, подальше от дорог и троп, дабы избежать осквернения могил, и попросила, чтобы это место было…
— Приличным? — помог ей пожилой придворный.
— Да, приличным, — подтвердила королева.
— За рощей, где капитан Ранкстрайл приказал создать лагерь для пленных, есть каштановый лес, — предложил церемониймейстер.
— Я думаю, это подходящее место, — ответила королева.
Она не хотела, чтобы дети Йорша росли в городе, где во время полдника на хлеб с медом могли сесть те же мухи, что только что пировали в гниющих глазницах отрубленных голов.
После того как церемониймейстер удалился, Розальба еще долго думала об Авроре и Ранкстрайле — и как она раньше не догадалась…
Она от всей души пожелала им любить друг друга как можно дольше, иметь сыновей и дочерей, видеть, как они рождаются, растут и взрослеют.
Она мысленно пожелала им увидеть, как родятся их внуки и дети их внуков.
Она пожелала им дожить до глубокой старости и умереть в один день, держась за руки.
Потом наконец разрыдалась. Это были нестерпимые, безудержные рыдания, которые, казалось, никогда не закончатся; она судорожно всхлипывала и тряслась всем телом, как последний листок на осеннем ветру. Сжавшись в комок на каменном троне, где когда-то и Ардуин оплакивал в отчаянии свою навеки потерянную супругу, Розальба рыдала, и сердце ее переполнялось болью, которая до сих пор таилась в самом дальнем уголке ее души, загнанная туда лишь необходимостью сражаться с орками. Теперь же война была позади, и ничто не отделяло Роби от мысли, что ее супруг навсегда исчез по ту сторону ветра и звезд.
Одна рука ее лежала на эфесе меча Йорша, другая — на зеленоватой нефритовой подвеске Ардуина.
Розальба проплакала почти всю ночь. Холод стал невыносимым. Каменный трон казался вырубленным изо льда. Королеву трясло. Она поднялась и с трудом направилась к своим покоям. В центре большой кровати с шелковым балдахином, обшитым по краю очень тонким и дорогим кружевом, ровно дышали во сне ее дети. Розальба сложила оружие, скользнула под одеяло и обняла своих теплых малюток. Холод постепенно отступал, и последние сдавленные рыдания успокаивались. Проснулась Эрброу и посмотрела на мать в свете огня, полыхавшего в огромном камине, согревавшем комнату. Дочь потрогала ее лицо, залитое слезами.
— Мама айа, — с сожалением прошептала она.
— Все уже прошло, — успокоила ее Розальба.
Девочка кивнула. Их дочь. У ее дочери были глаза Йорша. Рядом спали ее сыновья, их дети, ее и Йорша. По ту сторону толстых стен, под последними звездами, спали остальные жители города. Йорш исчез по ту сторону ветра, но все равно ее жизнь была бесценным даром, и она радовалась тому, что живет.
Розальба обняла Эрброу и зарылась лицом в ее черные кудри.
— Папа десь, — прошептала малышка.
— Ты видела папу? Ты видела папу во сне?
Девочка кивнула.
— Папа десь, — повторила она. Потом решительно указала ручкой на себя: — Касивая, — добавила она.
— Папа сказал, что ты красивая, — перевела Роби.
Эрброу кивнула. Роби задумалась, как долго девочка сможет хранить память об отце. Она была счастлива, что Эрброу видит его во сне.
Малышка протянула руку и дотронулась до нефритовой подвески на шее у матери.
— Это дугой папа.
— Это другой папа. Был еще другой папа? Другой мужчина? Другой мужчина, у которого была эта подвеска?
Малышка кивнула.
— Ты видела его?
Эрброу указала на камин.
— Босёй и чёный.
— Большой и черный. Высокий, большой мужчина? Темный? В темном плаще? С этой подвеской? Ты видела большого мужчину в черном плаще с этой подвеской на шее?
Эрброу снова кивнула, потом приложила руку к правой щеке и помрачнела.
— Айа.
— У него была… ранена щека? Обожжена огнем?
— Айа, — опять подтвердила девочка. Потом улыбнулась и снова указала ручкой на себя: — Касивая, — радостно повторила она.
— Он тоже сказал тебе, что ты красивая?
Эрброу кивнула. Мать прижала ее к себе.
Она долго не разжимала своих объятий. Может, это был просто сон, сон, в котором девочка вспомнила своего отца и каким-то образом угадала настоящий облик сира Ардуина.
А может, ее дочь могла видеть и угадывать тени прошлого, как сама она видела будущее.
Или, может, смерть — это не просто пустота, а место, откуда можно иногда возвращаться, чтобы навестить своих родных. Может, Йоршу и Ардуину было позволено выйти за врата смерти, чтобы поприветствовать существо, в жилах которого текла кровь эльфов, орков и людей.
Она увидела на сундуке приготовленные Парцией льняные распашонки: для Йорша — вышитые голубым, для Ардуина — зеленым. На них лежали деревянные волчок и лошадка, которые сделал для Эрброу Соларио. Розальба улыбнулась великодушию дочери, подарившей свои игрушки братикам, и спросила у малышки, где ее лодочка и кукла: лишь сейчас она заметила, что уже давно не видела их у Эрброу.
— Босе нету, — ответила та, разводя ручками.
Розальба огорчилась.
Эти игрушки сделали для нее родители, и Йорш принес их ей, подобрав на развалинах ее дома. Сердце Роби всегда переполнялось нежностью при виде того, как Эрброу играет с лодочкой и куклой.
— У тебя их больше нет? Ты их потеряла? О нет… — не смогла удержаться она.
Но сразу же пожалела о своих словах. Какое дело ей было до игрушек! Главное — это ее дети. Этой ночью, наполненной нежностью, она не хотела, чтобы Эрброу расстраивалась оттого, что потеряла куклу и лодочку, пусть даже это было все, что осталось от детства самой Роби. Дети рассеянны — это нормально. Судьба всех игрушек — быть потерянными, сломанными, забытыми.
