решительно вырезать их острым ланцетом, если не хотим ограничиться простым пересказом, а действительно стремимся дать картину, понятную с точки зрения военной истории. Конечно, исследователь не так-то легко отваживается выступать против Полибия и объявлять какое-либо описанное им действие по существу невероятным и невозможным.
Но я напомню, как мало удовлетворительны у Полибия описания сражений эллинской эпохи, какие сведения сообщает он нам о постройке римского флота или о галло-римских боях; напомню, что его данные о численности карфагенского войска в Испании оказались очень спорными; что он рассказывает нам нелепую римскую басню, будто Ганнибал постоянно менял парики, чтобы его не узнавали - до такой степени он боялся своих кельтских союзников; что он наполовину повторяет римские патриотические россказни, будто в 211 г. легионы выстроились под Римом для открытого отпора пунийцам на поле сражения.
Несмотря на все это, Полибий, конечно, остается первоклассным авторитетом, но было бы нелепо всецело отдаться в его власть. Перед лицом той безоговорочной определенности, с которой выступает римская легенда, и при том глубоком уважении к римской государственности, которое воодушевляло самого Полибия в его работе, он не смог придать своей критике всепроницающей силы, какая требуется в науке для достижения полной ясности. Исследование Лемана позволяет с большою вероятностью предполагать, что очень многое в сообщениях Полибия ведет свое происхождение от эпоса Энния. Конечно, Полибий не был настолько наивен, чтобы принимать картины героического эпоса за историческую действительность. Но в кругу Сципионов, где он жил и собирал свои сведения, образы поэтической фантазии Энния постепенно сливались с подлинно историческим преданием, так что сами рассказчики зачастую не могли с уверенностью различать эти два элемента, и через этот промежуточный слой (за счет которого, несомненно, надо отнести, между прочим, аппиановский рассказ о поединке между двумя полководцами) фантастический элемент проник также и в изложение рационалиста-аналитика Полибия.
2. Основными моментами в рассказе Полибия о Нараггаре, к которому нужно отнестись критически, являются следующие.
Полибий не приводит никакого обоснования дистанции между гастатами и принципами; вместо этого он упоминает о другом новшестве, которое ввел Сципион вразрез с установленным римским обычаем: манипулы поставлены были не против интервалов, как обычно, а в затылок одна за другой. Сделано это было, по словам Полибия, вследствие значительного числа слонов у неприятеля. Против этого можно привести ряд возражений: во-первых, римляне не могли знать заранее, что Ганнибал на этот раз выставит слонов не с кавалерией, а перед пехотой; во-вторых, коль скоро эшелоны были разделены дистанцией, ставить манипулы одну за другой было совершенно нецелесообразно: если даже допустить, что слоны в угоду римлянам побегут прямо по коридорам интервалов, то все же нельзя было бы ожидать, что они неуклонно будут держаться прямой; ведь стоило бы им уклониться хотя бы на два-три шага вправо или влево, и они уже не попали бы в интервалы второго эшелона. Для нас ясно, что в это очень важное и совершенно правильное историческое воспоминание о вновь введенной дистанции между эшелонами, мало интересовавшее Энния, вмешались картины атаки слонами, которые он изобразил так, как они рисовались ему по свободным законам опоэтизированной им тактики.
Интервалы между манипулами гастатов Сципион заполнил велитами, которые должны были высыпать отсюда вперед. Трудно усмотреть какое-либо основание, почему как раз в этом сражении велиты должны были стоять сначала в интервалах. Ведь таким образом было бы утрачено преимущество, представляемое интервалами при походе. Леман выдвинул предположение, что дело идет здесь только о расстановке при первом сборе, еще до выступления, когда Сципион держит речь перед войском, а потому требуется возможно более тесное построение.
Леман с несомненностью доказал, что первая линия Ганнибала (лигуры, кельты, балеары, мавры) состояла из застрельщиков. Следовательно, мы не можем назвать ее линией в том смысле слова, какой мы принимаем по нашей терминологии.
Римляне тоже, как с большою вероятностью выводит Леман, стояли в две линии, причем принципы и гастаты примыкали друг к другу. При нормальной численности манипул создается в таком случае некоторая нецелесообразность; вторая линия оказывается значительно сильнее первой, тогда как по самой природе вещей скорее допустимо обратное. Застрельщики, которых можно причислить к первой линии, не меняют положения. Первая линия должна быть всегда настолько сильна, чтобы во всяком случае выдержать фронтальную атаку неприятеля. Сципион, несомненно, уравновесил это тем или иным способом.
Искусственная задержка начала борьбы между фалангами нашла такое отражение в римской легенде: карфагенская линия, состоявшая из гражданского ополчения, - вместо того чтобы двинуться вслед за передовыми отрядами, - из-за трусости задержалась, и застрельщики истолковали это, как предательство.
Тот факт, что римские гастаты едва выдерживали натиск карфагенских гражданских отрядов, передан у Полибия по римской патриотической поэме следующим образом: сперва на карфагенян напали их собственные наемники, повернувшиеся тылом к неприятелю, чтобы наказать их предательскую трусость. Тут карфагеняне поневоле стали храбрыми и, вступив в бой, даже привели было в смятение римских гастатов, которые весьма примечательным образом не использовали междоусобной борьбы в рядах противника. Все же в конце концов карфагенские граждане были разбиты, но Сципион велел трубными сигналами вернуть победоносных гастатов из преследования, потому что поле было так завалены трупами, ранеными и оружием, а почва до того размякла от обилия пролитой крови, что отряды не могли продвигаться вперед в должном порядке. Если гастаты одержали победу, они должны были уже иметь за спиною это скользкое залитое кровью поле, и только отступление должно было вынудить их пересечь его снова. Такая несообразность, конечно, нисколько не смущала поэта; но этот пример очень ясно показывает нам, как был неосторожен Полибий в доверии к своим источникам.
Маневр Ганнибала со второй линией, имевший решающее значение, у Полибия не упомянут вовсе: явное доказательство, что мы имеем перед собой показания, данные только римскими свидетелями, без подлинно исторической или тактической точки зрения. Мы узнаем этот факт только косвенным образом - из маневра Сципиона, который со своей стороны двинул свою вторую линию влево и вправо, причем, столкнулся с ветеранами Ганнибала: значит, и они должны были аналогичным образом покинуть свое первоначальное место. Однако мотивом к маневру Сципиона приводится не тот же маневр со стороны неприятеля - это было бы слишком прозаично, - а опять-таки горы трупов и море крови в центре, вынудившие римлян взять новое направление.
3. Относительно сил обеих сторон до нас не дошло никаких надежных сообщений, кроме одного, - что римляне имели большой перевес в кавалерии. Общую численность римских войск Леман (стр. 532 и 574) с известной степенью вероятности принимает в 35 000 чел., включая 10 000 нумидийцев. Превосходство Ганнибала в пехоте вытекает не столько из утверждений римских источников, сколько из самого факта, что он сумел сильно потеснить римлян. Показание относительно 80 слонов следует отбросить как явное преувеличение.
4. Оба сражения при Бекуле (второе связывается иногда с названиями Элинга, Сильпия или Илипа)67 указывают на очень искусное маневрирование. Сципион в обоих случаях обходит неприятеля с обоих флангов, хотя во втором сражении он имел только 45 000 пехотинцев и 3 000 всадников против 70 000 пехотинцев, 4 000 всадников и 32 слонов. Несомненно, и здесь Полибий не сумел подвергнуть свой источник достаточно острой критике и только повторяет римские басни, стараясь придать им возможно больше правдоподобия. Ihne ('Яцш. Geschichte', т. II, стр. 350 и 369) придерживается мнения, что, вероятно, оба сражения - или во всяком случае первое - представляют собою чистейшую выдумку. Оба раза бой не приводит ни к каким непосредственным результатам. В первом случае Гасдрубал своевременно прекращает сражение и с разбитым войском предпринимает поход в Италию; во втором случае римлянам помешала вполне использовать победу внезапно разразившаяся буря - того же порядка, что и та, которая в 211 г. дважды воспрепятствовала римским патриотам дать Ганнибалу сражение под Римом. Так или иначе, но для военной истории из этих сражений ничего не извлечешь. Так же мало дают нам 'линии', упоминаемые у Ливия (XXVIII, 33) и у Фронтина (II, 3,1).
Сохраненные у Ливия68 рассказы о многократных боях в Италии после Канн часто рисуют картину линейного расположения легионов друг за другом. Однако все эти сообщения не заслуживают ни
