Фейт заблуждается, полагая (стр. 658), что маневр, которым Сципион удлинил свой фронт за счет второй (или третьей) линии, явился, по моему мнению, неожиданностью для карфагенян. Я ведь сам говорю, что Сципион выработал эшелонную тактику еще в Испании и применил ее в сражениях на «Великих равнинах». Ганнибал, разумеется, это знал и, следовательно, был подготовлен к подобным приемам со стороны Сципиона. Тем не менее Ганнибал рассчитывал на победу и был до некоторой степени прав, так как имел перевес в пехоте; и даже по свидетельству самих римлян, Ганнибал благодаря этому перевесу неминуемо одержал бы победу, если бы не вернулась вовремя римско-нумидийская кавалерия и не напала бы на карфагенян с тыла.
Одним из самых существенных результатов моих изысканий в области военного дела у древних явилось утверждение, что римляне выработали эшелонную тактику только во время Второй Пунической войны под командованием Сципиона. Первый, кто согласился со мною в то время, когда Моммзен упорно отвергал это, был Фрелих. На мой труд он откликнулся статьей: «Die Bedeutung des zweiten punischen Krieges &r die Entwicklung des rцmischen Heerwesens», 1884 г. Кромайер и Фейт также стали теперь на мою точку зрения. «Сципионово эшелонирование римского боевого порядка в глубину на три самостоятельные линии и его блестящие фланговые эволюции, ставшие возможными только благодаря этому нововведению, - вот что вырвало победу из рук его великого противника», - пишет Кромайер73. Это совершенно справедливо, но стоит в противоречии с кромайеровским представлением, будто римляне искони владели искусством маневрирования самыми малыми тактическими единицами – манипулами.
Для всех, кто владел таким искусством, фланговые движения, как их провел Сципион при Нараггаре, не только не представляли ничего особенного, но были проще простого; мало того, можно даже сказать, что для них сципионовский строй явился бы не прогрессом, а шагом назад, не усовершенствованием тактики, а напротив – переходом к более грубым формам. Даже Кромайер и Фейт не могли не увидеть, что между беспомощной неподвижностью римской тактики при Каннах и нараггарским маневрированием должно было иметь место какое-то существенное преобразование, и что здесь надо искать одно из великих дел Сципиона. Но желая в то же время сохранить представление о необычайной тонкости воображаемой древнеримской Quincunx-Taktik (тактики шахматного порядка), они впадают в неразрешимое внутреннее противоречие.
Когда я впервые (в «Histor. Zeitschr.», Bd. 51, 1883) опубликовал свое открытие (как я позволю себе это назвать), то главное возражение, которое я и сам себе ставил, заключалось в том, что Полибий не только ничего не сообщает о каких-либо реформах в римской пехотной тактике во время Второй Пунической войны, но даже явно ничего о них не знает.
В настоящее время вопрос настолько выяснен, что это возражение уже никем не выдвигается; даже Кромайер в этом решающем моменте примыкает теперь к моей теории. Но я хочу обратить внимание еще на одну вещь: такой человек, как Полибий, пребывает в темноте относительно такого важного события, как военная реформа Сципиона! Кто правильно взвесит этот факт, тот не преминет сделать отсюда дальнейшее методологическое следствие, - что мы должны чрезвычайно скептически относиться ко всем деталям, ко всем оборотам речи у древних писателей, когда они касаются вопросов тактики. Как мало могут знать порою современники о самых фундаментальных реформах тактики, - даже писатели-специалисты по военному делу, - читатель может судить, если прочтет IV том настоящего труда (стр. 466), где приведены рассуждения очень компетентного человека – Гойера (Ноует) – о постановке дела во французских революционных войсках. Здесь можно также указать и на то, что через 100 лет после Фридриха Великого в прусском генеральном штабе уже ничего не знали о его стратегии (ср. т. IV, стр. 438).
Примечания.
1 Несмотря на возражения, выдвинутые Эдуардом Мейером в его Истории древнего мира (II, § 499), я считаю, что можно и должно сохранить это представление о постоянстве государственного развития Рима. Ведь совершенно ясно, что основной принцип римского конституционного права административные полномочия судебных властей коренился в очень ранних временах и постепенно ослабевал, вытесняемый более молодым принципом разделения властей. Совершенно исключена возможность, чтобы такое твердое представление о могуществе чиновника сложилось только тогда, когда общее народное собрание уже формально получило в свои руки верховную власть; и то странно, как этот строгий принцип так долго еще уживался с представлением о суверенитете народа.
Далее совершенно ясно, что система голосования, существовавшая в историческую эпоху, сложилась на чисто военной, а не на политической основе; следовательно, и этот институт восходит к времени очень сильной монархии.
Итак действительно, говоря 'о постоянстве развития римского государства', мы, по-видимому, не преувеличиваем роли этих исторических смен одежды; впрочем один лишь Мейер выдвигал против этого серьезные возражения.
Все сомнения о достоверности хронологии и традиции в ее частностях я оставляю тут в стороне. Они не затрагивают тех данных, которые мне придется использовать в этой книге.
2 Ср., в частности, т. III, часть 3, гл. 1 и 2, особенно же стр. 251.
3 Ливий, 23, 46 (а 215 а. С) о капуанцах: Они имели 6 000 вооруженных бойцов, причем пехота в боевом отношении была слаба; качество конницы было выше, и она главным образом в кавалерийских боях побеждала противника.
4 Против теории, что коренные жители благодаря земельной ренте сделались патрициями, возражает также и Шмоллер (Grundriss, т. 1, 2-е изд., стр. 497): Если кто воображает, что капитал сам собою, в силу неравномерного распределения, породил крупную промышленность; если думают, что наследники счастливых предпринимателей во втором и третьем поколениях явились уже настоящими капиталистами, что капитал создавал затем новые предприятия, то такое представление совершенно ошибочно. Их и в дальнейшем создают и поддерживают только личные качества.
5 У Геллия, 16, 10, 1, содержится стих Энния proletarius publicitus scutisque feroque ornatus ferro (лица из беднейших классов снабжались щитами и оружием на государственный счет). Моммзен (Staatsr., III, 1, стр. 29) цит. из Полибия (VI, 21, 7): Самых молодых самых бедных из нас зачисляли в легковооруженные'
6 Для Аттики 490 г. мы считали 25 003 000 жителей на 1 кв. милю, для Беотии V столетия 2 200, для Лаконики и Мессении 1 500, для Пелопоннеса 2 0002 200. При первобытных способах земледелия, страдавшего к тому же от нескончаемых раздоров между соседями (2 S тыс. лет тому назад Италия, несомненно, представляла именно такую картину), даже в самых плодородных полосах 1 кв. миля вряд ли могла прокормить более 2 500 ил 3 000 чел. Рим как старый торговый город, может быть, уже в 510 г. имел некоторый хлеба из-за моря, но, конечно, незначительный; ведь, если бы город был по тому велик, он уже и тогда занимал бы более видное политическое положение. Незначительная величина города по отношению к его области доказывается также и тем, что из 20 триб было только 4 городских. Так называемая Сервианская стена, обнимавшая очень большую площадь была воздвигнута не ранее, как в период Самнитских войн.
7 Регулярный правительственный учет населения представляется на первый взгляд очень простой задачей: на деле же, когда он должен вестись непогрешимо, он требует самого тщательного и неусыпного контроля. Ошибка в ту или иную сторону может иметь очень серьезные последствия, а между тем работа в силу вещей неизбежно находится в руках писцов, которые, помимо нерадивости, могут оказаться доступными подкупу. В 214 г., когда каждый мужчина призывного возраста, не ушедший в поход, должен был бросаться в глаза на улице, ревизия обнаружила 2 000 младших, уклонившихся от воинской повинности (Ливий, XXIV, 18, 7).
8 Если правильна наша выкладка, что при учреждении консулата в Риме была 21 триба и круглым счетом 8 400 пехотинцев, способных к действительной службе, то возникновение для легиона нормы в 4 200 чел. нельзя объяснить иначе, как тем, что каждому консулу определена была половина ополчения. Когда войско бывало в полном сборе и оба консула налицо, то верховное командование переходило через день от одного к другому.
