В 1753 г. Фридрих велел изготовить для своих офицеров то извлечение из большого сочинения Фолара, о котором мы упоминали выше, и сам написал к нему введение, в котором сказано, что существует лишь немного классических сочинений, по которым можно было бы изучать военное искусство. 'Цезарь в своих комментариях учит нас почти не большему, чем то, что мы наблюдаем в войнах панду ров; его поход в Британию мало чем отличается от такой войны, и современный генерал мог бы почерпнуть у него разве только построение его кавалерии при Фарсале'. Это изречение звучит так бессмысленно, что сразу и не знаешь, как к нему подойти. Когда же попытаешься его понять, то распознаешь в нем реакцию ясного практического ума, не дающего себя связать путами легенд, против ложного доктринерства. Теоретики того времени, как мы видели раньше, хотели насильно втиснуть Цезаря в схему стратегии измора. Фридрих заметил, что этого сделать нельзя; он чувствовал ошибку, но, естественно, источника ее найти не мог и реагировал на ту неловкость, которую в нем вызывало это сознание, своим сравнением с пандурами.
В написанных им осенью 1759 г. размышлениях о военном таланте и характере Карла XII мы читаем, что король во многих случаях мог бы обращаться поэкономнее с человеческой кровью. 'Конечно, бывают положения, в которых приходится давать сражение; но вступать в него надо лишь тогда, когда можешь потерять меньше, чем выиграть, когда неприятель проявляет небрежность в расположении лагеря или в организации марша или когда решительным ударом его можно принудить согласиться на мир. Впрочем, твердо установлено, что большинство генералов, которые легко ввязываются в сражение, лишь потому прибегают к этому средству выпутаться из положения, в какое они попали, что не умеют найти другого исхода. Далеко не ставя им это в похвалу, мы скорее усматриваем в этом признаке отсутствие гениальности'.
В своем предисловии к 'Истории Семилетней войны' король называет метод Дауна 'бесспорно хорошим' и тут же продолжает: '...генерал будет не прав, если он решится атаковать неприятеля, занявшего горную позицию или расположившегося на пересеченной местности. Под давлением обстоятельств я иногда вынужден был прибегать к этому крайнему средству. Но когда ведешь войну с равными силами, можно достигнуть верных преимуществ хитростью и искусством, не подвергая себя столь великим опасностям. Накопляйте много мелких преимуществ, их сумма составит вам большой плюс. К тому же атака хорошо защищенной позиции - задача тяжелая; легко быть отброшенным и разбитым. Победы добьешься ценой потери пятнадцати-двадцати тысяч человек; а это пробивает серьезную брешь в армии. Рекруты, предполагая даже, что у вас их достаточно, заменяют численно, но не качественно тех солдат, которых вы потеряли. Ваша страна обезлюживается, обновляя армию; армия вырождается, и если война затягивается на долгий срок, то, в конце концов, вы оказываетесь во главе толпы плохо обученных, плохо дисциплинированных мужиков, с которыми вы едва осмеливаетесь показаться на глаза неприятелю. В тяжелом положении можно смело освободиться от правил, но одна лишь крайняя необходимость может нас заставить прибегнуть к отчаянным средствам подобно тому, как больным лают рвотное, когда нет иного лекарства. Но, за исключением этого случая, по-моему, надлежит действовать впредь с большей осторожностью и руководясь лишь правильным расчетом, ибо на войне искуснее тот, кто меньше всего оставляет на произвол случая'.
Те же мысли, но с еще большим подчеркиванием выгод маневренной стратегии, развивает король пять лет позднее в своем военном завещании (1768 г.) 'Большая ошибка, - говорит он здесь, - полагать, что сражения в открытом поле не представляют такого же риска, как сражения на укрепленных позициях. Пушки наносят ужасные опустошения на равнине, и плохо то, что когда вы атакуете неприятеля, все его батареи уже расставлены и он может открыть по вашим войскам огонь, а вы еще только устанавливаете свои орудия; это - колоссальная разница'. Следующую войну с австрийцами он повел бы следующим образом: 'Я бы начал с того, что завоевал столько территории, сколько мне необходимо для доставки продовольствия; это мне позволило бы жить за счет неприятеля; захваченная территория должна позволить мне выбрать удобную местность для ведения военных действий; я поспешил бы укрепить свою оборонительную линию, прежде чем неприятель успеет ко мне приблизиться. Я бы велел рекогносцировать местность во всех направлениях на такое удаление, на какое можно разослать партизанские отряды; я бы распорядился произвести топографические съемки всех тех участков, которые могли бы служить лагерными стоянками для неприятеля, а также снять планы всех дорог, которые к ним ведут. Таким путем я добыл бы себе сведения о местности, и мои карты указывали бы мне доступные и неприступные позиции, которые австрийцы намеревались бы занять. Я бы не стал стремиться завязывать общие бои, ибо позицию можно захватить лишь с большими потерями, да и преследование в гористой местности не дает решительных результатов; но свой лагерь я бы охранял надежным образом; я бы укрепил его как можно тщательнее и направил бы все свои замыслы на то, чтобы основательно бить все отдельные неприятельские отряды, ибо уничтожив какой-нибудь отделившийся от главных сил корпус, вы вносите смятение во всю его армию, а раздавить 15 000 человек гораздо легче, чем разбить 80 000; между тем рискуя меньшим, вы достигаете почти таких же результатов'. Атаковать неприятеля на хорошей позиции почти то же, что стремиться вести мужиков с дубинами против вооруженных солдат.
В своих 'Проектах кампании' ('Projets de campagne') 1775 г. король пишет: 'Никогда не давайте сражения с единственной целью победиту неприятеля, а давайте их лишь для проведения определенного плана, который без такой развязки не мог бы быть осуществлен'.
Мы не встречаем у короля таких выражений, которые указывали бы на то, что он выходит из пределов полярности стратегии измора. Французский министр Шуазель, французский уполномоченный при австрийской главной квартире Монтазе, австрийский министр Кауниц и сам император Франц неоднократно высказывали принцип, что вся задача в том, чтобы сокрушить армию Фридриха (это можно бы счесть за уклон к стратегии сокрушения). Император Франц писал своему брату Карлу Лотарингскому (31 июля 1757 г.): 'Мы не должны думать о завоевании страны, а лишь об уничтожения его армии, ибо стоит только ее привести к погибели, как земли сами попадут к нам в руки'. У Фридриха таких выражений мы нигде не найдем. С другой стороны, генерал Ллойд и другие выдвигали в эту эпоху положение, будто можно вести военные операции с геометрической точностью и непрерывно воевать, ни разу не оказываясь в необходимости дать сражение. Такой концепции мы тоже не встречаем у Фридриха. К полюсу сражения в своей стратегии он приближается, когда говорит, что войны Пруссии должны быть короткими и энергичными и что судьбу войны решают сражения; но, в свою очередь, он приближается к маневренному полюсу, когда, характеризуя свои сражения как отчаянное средство выйти из тяжелого положения, он повторяет фразу, что давать сражения есть признак неискусности, и вместо сражений рекомендует ориентироваться на захват отдельных отрядов.
Однако было бы грубой ошибкой видеть в этом раздвоении противоречие с самим собою. У Макиавелли, одновременно провозглашающего принципы стратегии сокрушения и стратегии измора, действительно, мы наблюдаем неразрешимое противоречие. Фридрих же совершенно ясно и бесспорно стоит на точке зрения стратегии измора, в существе которой заложено, что в зависимости от обстоятельств, а пожалуй, даже в зависимости от одного лишь настроения, то тот, то другой образ действия подчеркивается или применяется. Сам Фридрих неоднократно говорил, что он следует тем самым принципам, коих держались великие французские полководцы - Тюренн, Конде, Катина, Люксембург или принц Евгений и Леопольд фон Дессау130; к этому перечню мы можем добавить всех полководцев и всех теоретиков, начиная с Вегеция, за исключением одного лишь Макиавелли, который все время находился в противоречии с самим собою.
Если искать теоретическое различие между Фридрихом и его современниками, то его можно найти в том, что Фридрих в зените своей военной деятельности, между 1757 - 1759 гг., больше приблизился к полюсу сражения, чем большинство других. Нельзя сказать - более, чем все. Ибо, как мы видели, в отдельных замечаниях многие шли даже дальше, чем он.
Но чистая теория была склонна давать предпочтение маневрированию. 'Баталия, - говорит саксонский устав 1752 г., - важнейшая и опаснейшая военная операция. В открытой стране, лишенной крепостей, проигрыш ее может оказать такое решающее действие, что на нее редко можно отважиться и никогда ее нельзя рекомендовать. Венец искусства великого полководца - добиться конечной цели кампании хитроумным и уверенным маневрированием, не подвергая себя опасности'.
В мае 1759 г., по наущению короля, принц Генрих Прусский вторгся во Франконию и разрушил магазины имперской армии. При этом Рецов замечает, что этот успех 'должен был быть ценнее для короля, чем выигранное сражение. Ибо после такового разбитый, но предприимчивый полководец может вновь
