двойственного вида войны и так как он не нашел себе непосредственного преемника, который развил бы далее ход его мысли, ни в рядах армии, ни среди ученых, то открытие им двойственного хода войны оказалось утраченным уже в следующем поколении, и составилось представление, будто существует только один истинный способ ведения войны и что отклонения, с которыми мы встречаемся а военной истории, надо рассматривать не как явления, вызванные и обоснованные историческими условиями, а как нечто, вытекающее из недостатка понимания, как заблуждение, как доктринерский предрассудок. Когда предварительные изыскания в биографии Гнейзенау привели меня к этой проблеме, я скоро убедился в ошибочности этой точки зрения, и мне нетрудно было, исследуя исторический облик Клаузевица как философа войны, построить при помощи наличных исторических фактов ряд соображений в том направлении, как это несомненно сам Клаузевиц имел в виду187. Не как новое открытие, и не с мыслью, что я этим сообщаю что-нибудь неизвестное современному мне поколению, а лишь полагая, что я повторяю всем известную историческую истину, я высказывал эту мысль в одной рецензии в 1873 г., упрекая автора в неведении этой истины.
Однако моя концепция была отвергнута; первым выступил против меня Кольмар фон дер Гольц, впоследствии - генерал-фельдмаршал, причем выяснилось, что 2 нахожусь в таком грубом противоречии с господствующим мнением, что меня даже не понимают. По поводу этой проблемы возникла целая литература, но главная борьба, которую мне пришлось выдержать, заключалась не столько в защите моей концепции, сколько в отражении целого ряда неискоренимых недоразумений. В центре спора, естественно, была стратегия Фридриха Великого, о котором составилось представление, что на него следует смотреть как на предтечу Наполеона в отношении открытия истинных принципов стратегии, между тем как я его изображал как представителя стратегии измора, который велик не открытием новых принципов, но силой своего характера и величием своей личности. Непонимание того, что я хотел сказать, зашло так далеко, что один видный военный писатель, генерал фон Богуславский, совершенно чистосердечно цитировал в своей рецензии 'без всякого сражения' там, где у меня написано 'при помощи сражения'. Особенно же не хотели мне поверить, что моя концепция является и должна являться реабилитацией Фридриха; в ней видели злостное желание 'ощипать лавровый венок великого короля'. Раздраженный таким обидным непониманием, я взялся за оружие пародии и доказал в 'Стратегии Перикла', что если исходить из принципов стратегии сокрушения, то, якобы, великий полководец Фридрих окажется стратегическим путаником, в результате чего мне пришлось пережить тяжелую минуту, когда прусскому министру народного просвещения в верхней палате был брошен укор, что он сделал профессором человека, обозвавшего Фридриха Великого стратегическим путаником.
Корнем всех недоразумений являлся термин 'стратегия измора'. Я отчеканил эту формулировку как антитезу к термину Клаузевица 'стратегия сокрушения', но должен сознаться, что это выражение отличается тем недостатком, что оно порождает неправильное представление о чистой маневренной стратегии. Но до сих пор мне не удалось подыскать более удачного выражения, ибо выражение 'двухполюсная стратегия', которым я тогда стал пользоваться во избежание этого неправильного понимания, во многих отношениях является спорным и не получило права гражданства.
Долгое время я находился в полном одиночестве с моей концепцией. Корифеи исторической науки того времени - Дройзен, Зибель и Трейчке - были заодно с фельдмаршалом Мольтке и историческим отделением Большого Генерального штаба, которое приступило с 1890 г. к изданию широко задуманного, построенного на первоисточниках труда 'Войны Фридриха Великого', и отвергли мой взгляд, а тот ученый, которому приписывали наиболее глубокое понимание военного дела, написал двухтомное сочинение 'Фридрих Великий как полководец' ('Fridrich der Grosse als Feldherr', 1881 г.) в опровержение моих взглядов, на которые смотрели, как на ересь и притом, по неоднократно высказанному 'Крестовой газетой' мнению, как на опасную и вредную ересь. В 'Preussische Jab'techer' Альфред Дове категорически присоединился к мнению Бернгарди.
Иэнс в третьем томе своей 'Geschichte der Kriegswissenschaften', 1891 г., проводил в общем тот же взгляд на стратегию Фридриха Великого, как и я; он категорически отвергал представление Теодора фон Бернгарди, будто Фридрих имел иную, более глубокую концепцию о существе стратегии, и особенно о сражении, и установил (стр. 2029), что король сделался великим не благодаря своей стратегической теории, а вопреки ей; он не мог окончательно освободиться от традиционных пережитков и заключил компромисс между этими доктринами и своим темпераментом. Связь между политико-социальными условиями старой монархии, структурой армии и стратегией он рисует совершенно так же, как и я. Разница между ними заключается лишь в том, что Иэнс порою подбирает для короля слишком невыгодные для него выражения, выводит из неосуществимых планов периода второй Силезской войны такие заключения, которые я признаю необоснованными, а потому считает начало Семилетней войны не кульминационным пунктом Фридриха, а уже моментом отказа его от себя самого (стр. 2027).
Таким образом, Иэнс, так сказать, заходит дальше, чем я. Однако он так мало это осознавал, что, рецензируя мою концепцию, он воображал, что занял примиряющую позицию между мною и моими противниками. Когда же Густав Роллоф в статье, напечатанной в приложении к 'Augsburger Allgemeine Zeitung' (1893 г., No 16), доказал, что наши взгляды во всех существенных пунктах сходятся и что Иэнс даже пользуется теми же самыми терминами, что и я. Иэнс однажды в разговоре со мной объяснил это недоразумение тем, что он, как и все остальные, разделял ошибочное представление, будто я хочу изобразить Фридриха как простого, так называемого методика, поэтому, хотя он бессознательно и перенял отчасти мою терминологию, все же ощущал себя в противоречии со мною. Но так как в своей 'Истории военных наук' он уже высказался раз против моей концепции, то в научных кругах так и осталось сомнение по этому поводу.
Еще вреднее для правильного понимания оказалась позиция, занятая специалистом-знатоком той эпохи Рейнгольдом Козером.
Фактически его учение совпадает с моим - в частности, что Фридрих не мог применять стратегии сокрушения, - и весьма схоже со мной описывает он объективные и субъективные причины, побуждавшие Фридриха искать решения в сражениях. Однако он стремится установить различие между стратегией Фридриха и стратегией его противников, причем лишь последнюю он признает за стратегию измора, так как они принципиально стремились избегать риска сражений, между тем как Фридрих частым применением сражения стремился хотя и не сокрушить неприятеля, но лишить его мужества и устрашить. Против такой формулировки можно было бы и не возражать, если бы она обрисовывала только практику той и другой стороны. Между тем Козер констатирует, так сказать, три (или даже четыре) различные теоретические основные формы стратегии: стратегию сокрушения, стратегию Фридриха Великого и стратегию измора. Это прежде всего вносит ту путаницу, что, заимствуя у меня термин 'стратегия измора' (ermattunge Strategie), он пользуется им в ином смысле - как 'слабая, тусклая стратегия' (matte Strategie), не доводя в должной мере до сознания читателя это отклонение от первичного, основного смысла этого термина. Между тем на фактах нетрудно убедиться, что козеровское тройное подразделение не отвечает историческим фактам. То, что он филологически допустимо определяет как стратегию измора, а именно - чистую маневренную стратегию, представляет метод, который в действительности никогда не встречается в истории войн, и если бы где-либо и можно было найти пример такого метода, то уж во всяком случае не у противников, с которыми Фридриху пришлось бороться. Ни один из них, как то изображает Козер, принципиально не избегал сражения. Напротив, скорее они имели его в виду и добивались во всех тех случаях, когда они считали его уместным.
Под Мольвицем австрийцы заставили Фридриха дать сражение, став на пути отступления пруссаков; под Хотузицем, Бреславлем и Гохкирхом наступление вели они; под Соором они всемерно готовились это сделать; под Лигницем они приняли все меры к тому, чтобы дать сражение с целью полного уничтожения противника. Такой же план был составлен перед Росбахом. Императрица Мария Терезия с императором Францем точно так же, как и русский совет министров, то и дело настаивали на том, чтобы дано было сражение, и указывали на прусскую армию как на действительный объект военных действий, а не на какое-либо приобретение территории.
Следовательно, не усматривается какого-либо принципиального различия между Фридрихом и его сторонниками. Да и как мог бы в таком случае Фридрих назвать метод Дауна правильным? Если бы в методе Фридриха, в отличие от метода его противников, преобладал безусловно принцип решения при помощи сражения, то в кампаниях 1762 и 1778 гг., а также в том факте, что после Лейтена он за пять лет
