Как принято говорить в подобных случаях: «Не твоя ли история это?..» Читателю предоставляется право самому определить, что можно, а что нельзя отнести к характерным чертам народов, ныне населяющих Русскую Землю.
Глава 2
БЕЗДНА ТАЙН В КРАЮ СЕМИЗВЕЗДИЯ
И в небе теплятся лампады Семизвездья.
Чей разум угадал сквозь льды
Давно желанный путь,
Куда ничьи не шли следы,
Где замерзает ртуть,
Там каждый миг и каждый час
Всему конец готов…
И я, не избежав изгнанья,
Пытаясь скрасить горький век,
Собрал и объяснил названья
Гиперборейских гор и рек.
И, озарен незримым светом,
Я был пред вечностью склонен,
Уподобляя самоцветам
Слова исчезнувших племен.
Современники обвиняли Геродота в мифотворчестве, имея в виду именно данный фрагмент и ему подобные, хотя сам «отец истории» всячески оговаривается, опасаясь более всего быть обвиненным во лжи. И все же к загадочной личности путешественника и поэта Аристея он обращается вновь и вновь. Дело в том, что эллинский пионер исследования Севера не просто странствовал по приполярным и заполярным областям целых семь лет, но и написал о своих странствиях поэму под названием «Аримаспея». Она была широко известна и популярна в Древнем мире, хотя ко времени написания Геродотовой «Истории» оказалась утерянной (сохранилось всего лишь три строчки).
Во время путешествия в далекие северные края Аристей вовсе не оставался сторонним наблюдателем увиденного и услышанного. Он тщательно вникал во все происходящее и в результате овладел шаманскими навыками (или же был посвящен в них). По сообщениям позднейших античных авторов (Максим Тирский и Суда), Аристей в присутствии многих свидетелей впадал в транс, наподобие хорошо известного и многократно описанного шаманского камлания. В момент, когда он сам впадал в летаргию, его душа отделялась от тела и отправлялась в полет (превращалась в ворона, уточняет Геродот). Это позволяло Аристею видеть и впоследствии описывать страну варваров, ее города, горы, леса, реки, моря, острова, а также, как подчеркивает первоисточник, народы и их судьбы. Неспроста такой человек был обожествлен, в Проконнесе ему была воздвигнута статуя, которой поклонялись как изваянию, творящему чудеса.
Геродот — далеко не первый и не последний информатор об аримаспах и грифах. До него о хозяевах Севера писал Эсхил, после — Плиний Старший. Эсхил поименовал грифов «безгласными псами Зевса», а одноглазых аримаспов — конной ордой, живущей у златоносной реки. Плиний менее эмоционален, зато более точен и подробен:
Греку Аристею так понравилась жизнь на Севере, что после написания поэмы он вновь отправился в страну «близ Борея», а возможно, и «за Бореем», откуда уже не вернулся совсем. Что же привлекло уроженца солнечного Средиземноморья в краях, где зимой, случается, солнце и вовсе не светит, а на морозе стынет все живое? И что за народы проживали в тех неведомых краях? Чем вдохновили они пытливого мужа на создание целой поэмы? Прежде всего необходимо разобраться в самом реестре, то есть Геродотовом перечне северных народов.
Отбросив все фантастическое и наносное, можно получить некоторый «сухой остаток». Прежде всего — этимология, то есть объяснение происхождения прозваний самих народов. Прямо скажем, ясности тут никакой. Уже Геродот понятия не имел, кто такие аримаспы или исседоны и что именно означают их имена. С гипербореями проще — это название придумали сами греки, о чем уже говорилось в предыдущей главе. Обращу только внимание: перечисляя жителей Севера и сравнивая их друг с другом, Геродот подчеркивает миролюбие гипербореев — явный отголосок Золотого века.
Далее, за гипербореями, следует «тандем» —