натиском фашистских полчищ, рвавшихся к Сталинграду. Но сохранились свидетельства очевидцев: размеры пещеры столь велики, что еще в гражданскую войну здесь скрывались целые конные отряды; имелись и многочисленные входы и выходы, через них конокрады и прочий лихой люд гонял табуны коней и украденный скот. (Ну, вот — мы снова и вернулись к похищенным коровам Индры!) Вадим Чернобров прослеживает историю Медведицкой пещеры вплоть до скифского времени, то есть фактически до самой эпохи Великого переселения ариев с Севера на Юг), отголоски которого, возможно, слышны и в древнерусском «Сказании о Словене и Русе».
В заключение еще раз возвращаюсь к смысловым элементам имени священной ведийской «собаки» Сарамы: «cap» + «ма». Лексема «cap» (очень архаичная и распространенная в совершенно разных языках), как уже отмечалось выше, имеет наиболее вероятное значение «царь» (и еще совсем недавно в некоторых русских диалектах слово «царь» произносилось как «cap»). Лексема «ма» в переводе и истолковании не нуждается: в большинстве языков она означает «мать». Следовательно, имя Сарама можно трактовать как «Царская мать». Вполне возможно, что это одно из табуированных тотемных имен или даже псевдонимов разведчика: не следует забывать, что Сарама была отправлена в стан врага, по существу, в качестве лазутчика и отчасти парламентера. Во всяком случае никакого отношения к четырехлапой собаке настоящая (историческая) Сарама не имела. И то, что перед нами женщина, особенно интересно. Не говоря о том, что Сарама — один из немногих матриархальных образов Ригведы, героический поступок отчаянной и решительной женщины, отправившейся в логово врага, не может не вызывать восхищения. По существу, перед нами повторение (или предвосхищение?) подвига библейской Юдифи, но уже на арийской почве.
Ученый-арабист Валерий Данилович Осипов подсказал мне еще одну интересную мысль, но уже относящуюся к другому региону. Он долгое проработал на Ближнем Востоке и обратил внимание на некоторые «русские отголоски», встречающиеся в тех краях: у некоторых топонимов явно русское звучание. Например, в Йемене, примерно в 30 километрах к юго-востоку от столицы Саны, находится местность с названием
Уже упоминавшийся армянский исследователь С.М. Айвазян проанализировал весь свод данных, касающихся распространения в Закавказье имен и названий с корнем «рус». Как известно, в древнем государстве Урарту еще во времена расцвета Ассирийской державы правила целая династия царей с именем Руса, а одни из городов, бывший, как можно предположить, некоторое время столицей, назывался Русаин (Русин). Армянский исследователь, специалист по древним текстам, разъясняет, что клинописный знак «са» имел также однозвучную вокализацию и алфавитно-буквенное выражение. В таком случае имена урартских царей прочитываются как Рус I, Рус II и Рус III. С.М. Айвазян отстаивает «араратскую концепцию» происхождения славян и армян. Их совместное местонахождение в глубокой древности в Южном Закавказье вовсе не противоречит теории Полярной прародины индоевропейцев и других народов мира. Просто на каком-то отрезке времени Кавказ превратился в своеобразные «ворота» для миграционного продвижения протоэтносов с Севера на Юг. Но если протоармяне навсегда остались в районе, чьим символом стала гора Арарат, то для протославян данный регион стал лишь одним из перевалочных пунктов их блуждания по Ближнему Востоку и Средиземноморью — прежде чем они окончательно обосновались в местах нынешнего расселения.
Существует еще одна загадка, связанная с основанным князем Русом городом (Старая) Русса. Не приходится сомневаться, что это один из древнейших русских городов. В «Записках» Герберштейна среди множества упомянутых городов только Старая Русса названа «древним». А между тем в летописях он впервые появляется, лишь начиная с 70-х годов XI века, хотя после упадка Киева и до середины XVI века занимал в России четвертое место по количеству населения — после Москвы, Пскова и Новгорода. К сожалению, самые ранние Новгородские летописи безвозвратно утрачены: они либо подверглись жесточайшей цензуре сначала киевских, а затем и московских конкурентов, либо же вообще уничтожены: так, в Первой Новгородской летописи старшего извода начальные листы, относящиеся к предыстории Руси, попросту выдраны, как говорится, «с мясом». Поэтому и остается уповать только на легендарную историю, ее наиболее древние события в известной мере также отображены и на дощечках «Велесовой книги».
Современные историки-снобы, как и их позитивистски настроенные предшественники, не видят в легендарных сказаниях о Русе и Словене никакого рационального зерна, считая их выдумкой чистейшей воды, причем сравнительно недавнего времени. Так, блистательный наш историк Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) (рис. 33) в одном из примечаний к 1-му тому «Истории государства Российского» называет подобные предания «сказками, внесенными в летописи невеждами». Похоже, Карамзину мерещилась примерно такая картина. Сидел, дескать, монах-горемыка в полутемной и полухолодной келье, попивал вино-пиво, и от нечего делать пришла в его захмелевшую голову озорная мысль. «Дай-ка, — думает, — честной народ потешу: присочиню что-нибудь такое да этакое, что никаким потомкам ни в жисть не распутать». Ну, и сотворил, конечно, историю про начало Руси и отца-первопредка Руса.
Рис. 33.
Спору нет: конечно, безвестные историки XVII века что-то добавляли и от себя, особенно по части симпатий и пристрастий. А кто, скажите на милость, такого не делал? Карамзин, что ли?
В историографических пристрастиях, верноподданнических восторгах и политических предпочтениях он был большим католиком, чем сам Папа Римский. Уверовав однажды в удобную, с точки зрения самодержавия, версию о призвании варягов и отождествив их с норманнами, Карамзин безапелляционно отвергал любые отклонения от своей абсолютизированной схемы начальной русской истории и, не колеблясь, объявлял ложной или поддельной любую точку зрения, не совпадающую с его собственной. Что касается хронологии, го
В сложившейся довольно-таки странной ситуации налицо обыкновенная, хотя и далеко не безобидная, подмена терминов. Вместо того чтобы говорить о многогранной русской литературе
По количеству субъективных домыслов, тенденциозности и так называемой научной отсебятины (талантливо однако преподнесенной) «История Государства Российского» сто очков даст фору любому хронографу и летописцу. Одно меланхолическое начало карамзинского труда чего стоит: «Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками».
Карамзин как будто пересказывает «злого демона» русской историографии, одного из столпов псевдонаучного норманизма, почетного иностранного члена Санкт-Петербургской академии Августа
