снятая с оленя, пропитанная кровью и задубевшая. Она плотно обтягивала спину жертвы, живот и бедра. И была укреплена веревками и ремнями. Даже во время пыток эти ремни не снимали и не ослабляли. Рёйм недоуменно хмыкнул, добыл со дна саквояжа нож и срезал веревки. Содрал шкуру, брезгливо морщась и стараясь по возможности не причинять новой боли умирающей, а также не пачкать собственной одежды. Отнес шкуру подальше и бросил в угол. Придвинул к телу женщины бадью с водой и взялся протирать кожу, удаляя грязь и кровь. И хмурясь все более. Женщина была молода и наделена необычной, редкостной красотой и соразмерностью тела. Таких замечают с первого взгляда и уже не забывают. Тем более - довольно светлая кожа и этот узкий прямой нос настоящей сакрийки, почти классические черты... Её не получалось даже в мыслях именовать 'дикаркой', отстраняясь от своего достаточно грязного дела, исполняемого по указанию мучителей несчастной.
Когда оказались удалены сгустки крови, раны женщины уже не выглядели безнадежными, а кожа - мертвенно-серой. Рёйм снова склонился к лицу, оттянул веко, намереваясь проверить зрачок... и вздрогнул. Женщина была если и не в полном сознании, то в некоем подобии бреда. Пульс неупорядоченный, настигающий... Это ничуть не соответствовало прежним наблюдениям и даже здравому смыслу. Ставило под сомнения необходимость и собственно план операции, отменяло данный сгоряча неблагоприятный прогноз её исхода.
- Ашха... аа-х.
Если бы он обладал опытом оптио, смог бы куда точнее разобрать этот намек на шепот, послышавшийся в выдохе. Очевидно, женщина говорила, а точнее, бредила, на родном языке. И, что вполне логично, просила воды. Похожее слово в наречии гор есть, и условия соответствуют. Хотя более точный смысл слова 'асхи', как указано в словаре, составленном самим Рёймом еще до начала прямой войны - 'дождь, затяжной и непрерывный, а так же и пребывание под оным и созерцание оного'. В примитивных языках зачастую смысл короткого сочетания звуков избыточен и многозначен, не уточнен и изменчив в силу малого запаса слов, несформированности правил употребления...
И все же 'пить' или 'дождь'? Рёйм недоуменно глянул на окно. Вон он - асхи во всей красе, лупит в стекло так, словно рвется в каюту. Сильнее прежнего старается, да и ветер сменился, прежде дождь бился в его окно, а теперь хлещет струями по иному борту, левому... Осознавая всю бессмысленность своих действий, врач медленно нащупал задвижку, откинул и с трудом поднял к потолку тяжелую, открывающуюся вверх раму, закрепил на два крюка. Если несчастная хочет созерцать непогоду, уж в этом желании, по сути последнем, ей никак нельзя отказать.
Дождь обрушился на стол, победно щелкая по древесине столешницы и мягко беззвучно гладя струйками кожу больной. Рёйм хмыкнул: этого ему не простят, пожалуй. Уже натекла изрядная лужа на полу, неоспоримый след действий, разрешения на которые оптио не давали. Хотя решетки на окне такие - только дождю они и не помеха, зато всех прочих удерживают надежно.
Отрешившись от невеселых раздумий, врач накинул на тело лежащей ткань, определив для себя первичной задачей обработку раны возле шеи. Снова перебрал инструменты, щурясь и не желая соглашаться с тем, что утверждали его собственные глаза. Если бы сейчас ткань мира с треском разошлась и в прореху просунулась рука с полной чашей света, он бы охотнее признал происходящее. Обыкновенный бред на почве переутомления, он почти не спит третьи сутки, устраивая очистку нижней палубы и трюма. У него у самого пульс далек от ровности и не имеет должного наполнения... Только бреда нет, он осознает себя совершенно внятно. И все же этот настойчивый ливень размывает и превращает в ничто незыблемые убеждения и единственную его настоящую веру в учение первого и лучшего из настоящих врачей древности.
Раны не могут закрываться самопроизвольно. Пульс не может меняться так стремительно и недостоверно. Симптомы предсмертной агонии не способны исчезать без приложения малейших усилий. Когда он впервые увидел женщину, ей уже не помогла бы - да простит ментор за очередное богохульство - и полная чаша света.
Веки дрогнули, медленно приоткрылись, позволяя увидеть осознанный взгляд крупных, очень темных глаз, даже в сумерках таящих глубинную синеву. Женщина попыталась повернуть голову, жалобно вздохнула, отмечая боль и бессилие. И стала глядеть на него, темную фигуру в темной каюте, искоса, не делая новых попыток сместиться. Взгляд её был - нелепо признавать подобное - куда тяжелее и физически ощутимее, чем угроза мутных глазок ментора.
- Ты не машриг, - прошелестел голос едва слышно.
Рёйм недоуменно пожал плечами. Незнакомое слово, странно вплетенное в ряд знакомых и произнесенных на языке тагоррийцев, почти без искажения. Пойди пойми, что оно означает. 'Ма' - один из наиболее глубинных, изначальных и загадочных своей многозначностью корней здешнего праязыка, давшего основу всем наречиям. В словаре Рёйм самонадеянно и решительно описал его как 'отражение одной из основ местного языческого культа, личностное начало, противопоставляемое общему'. Грубейшее упрощение толкования, позже он это осознал, но править написанного не стал, не было ни сил, ни времени... Со второй частью слова и того хуже. Явный набор по крайней мере двух отдельных понятий. Точно не вникнуть, но если брать в целом и условно - имеется в виду нечто угнетенное, связанное с огнем. В голову лезут нелепые мысли: может, оптио не зря убрали свечи? Еще немного, и сам он впадет в суеверия и станет опасаться лежащего на столе существа.
Взгляд наполненных ночной синевой глаз пронизывает насквозь и беспокоит, тянет и, нелепо использовать слова ордена, но иначе и не сказать - искушает. Словно обещает допустить до некой великой тайны. Испытывает и сомневается, беззастенчиво высвечивает в потемках самых дальних уголков души припрятанное от себя самого и рассматривает, и оценивает.
- Они вернутся, убьют тебя, - так же тихо сказала женщина. - Они взяли тебя сюда, они хотят обмануть меня. Они знали: я еще живая, я хочу верить в спасение. Они хотят получить то, чего не достойны. И жажда для них большая! Дороже золота. Так, да.
- Нас могут подслушивать, - невесть с чего пояснил Рёйм.
- Нет, асари благоволит мне, - женщина смежила веки, но ощущение взгляда не пропало. - Не услышат.
- Мне дали время до заката, - добавил врач.
Он не сомневался в правоте израненной дикарки: ночи ему не пережить. Существо, лежащее на столе, едва ли в полной мере является человеком, - понятным, описанным в медицинских трактатах. Она сама и есть тайна, столь важная для ордена. Одно чудо исцеления искупает для ордена менторов все неудачи похода в новые земли. Это чудо ведомо его благости и является пока что ересью, ибо сотворено не орденом.
- Ты бледный, но не мертвый, крепкое дерево, так, - задумчиво добавила женщина. С сомнением свела брови, морщась от боли в разбитой скуле. - Не могу двигаться, сломана спина. Не могу ходить, долго, очень долго, пока зреют плоды батара, видно - так. Мне нужен защитник. Нельзя дать силу ранва тебе, бледный. Нельзя и опасно открыть тайну тебе - обретение... Может, все тут туман и ложь, может, ты есть самая хитрая ловушка машригов для глупой мавиви?
- Я ничего не понимаю, хотя ты говоришь на языке тагоррийцев очень хорошо и внятно.
- Дай воды.
Рёйм зачерпнул из бадьи, поднес большую медную кружку к губам женщины, осторожно и бережно приподнимая её голову. Красиво очерченные ноздри дрогнули, губы плотно сомкнулись.
- Что не так?
- Вода уже умерла. Нельзя пить. Плохо, я совсем слабая... - женщина глянула на Рёйма и обреченно прикрыла веки.
На сей раз в глубине её взгляда отчетливо прочелся самый обыкновенный страх. Её пытали, и боль никуда не делась, как и память о пережитом ужасе. И понимание неизбежности скорого его повторения. Женщина очень старалась не впасть в отчаяние и быть сильной. Удивительно и достойно уважения было то, что после общения с оптио она сохранила полную ясность сознания и еще способна надеяться на спасение, даже искать выход из явного и безнадежного тупика заточения... Из ловушки, в которую теперь угодил и он, врач, использованный с непонятной пока целью.
- Я не выдержу, если они снова... - голос женщины дрогнул, на сей раз страх и боль почти выплеснулись, сдерживать их не осталось сил. - Лучше умереть теперь. У меня нет ранва, я не могу
