гриву дикий ветер и укрощают его...
Мавиви завозилась, освобождаясь от одеяла, спрыгнула в траву. Тоже поклонилась остающимся за спиной великанам и пошла к озеру. Первый раз она увидела лесной предел совсем маленькой. И была поражена тем, как сложно и тонко устроено соотношение сил, всюду разное и тем не менее правильное для каждой долины и каждого холма. Пока оно не нарушено, и существует висари - покой изменчивого... Она стояла здесь рядом с бабушкой и смотрела вниз, на пологие складки сине-лиловых вечерних холмов. И ей казалось, что мир тут подобен могучей шее буйвола, склонившегося и пьющего воду великого океана. Лесу секвой надо много воды, каждый день и всякий сезон. Только тогда старейшины встанут в полный свой рост и не утратят жизненной силы. Они оберегают берег от напора бешеных ветров, несколько раз в год рвущихся с запада. Ветры пригоняют стада облаков и проливают дожди, питая лес. И нещадно хлещут его плетями молний, и зажигают костры во славу ариха, дарующего новую жизнь и уводящего из круга нынешней тех, кому пора уйти и уступить место молодым. Бабушка так и говорила: смотри, мокрая разбухшая шишка секвойи не раскроется, не выпустит семян, пока не согреет её в своих огненных ладонях арих... Нет зла в пожаре, нет зла в наводнении, нет зла в бешеном напоре ветра и даже в сползающих, отяжелевших почвах... Есть лишь сложная жизнь зеленого мира, требующая внимания и понимания... Дед кивал и бормотал свое - о равновесии, он сперва так понимал висари. А бабушка сердилась, в её синих глазах вспыхивали искры закатной бронзы.
- Равновесие двух чаш придумали бледные! - возвышала голос пожилая мавиви. - Нет его в мире, посмотри! Все движется, всякому месту и сезону требуется своя мера тепла, ветра, воды и питания! Равновесие - это смерть, а висари жизнь, включающая допустимое разрушение и своевременное возрождение!
- Горячечный бред! - громче возмущался дед, и склонный потакать ему во всем ветер путал и взвихривал волосы бабушки... - Равновесие включает висари! Оно есть допуски отклонений от срединного значения. Надо лишь верно установить весы, а вот две чаши - да, заведомое упрощение, если принять более совершенную модель...
- Пень горелый! - азартно подмигивая внучке, смеялась бабушка, которая совсем не злилась, но очень любила сердить деда и слушать, как его возмущение шумит в кронах разбуженным ветром. - Нет модели! Нет и быть не может! Есть мир, ты дышишь им и он обретает висари, потому что ты и есть - весы, всякая мавиви для этого предназначается, как можно не признавать очевидного!
Шеула улыбнулась, оглянулась, дождалась своего нового дедушку Магура и пошла дальше, держась за его руку и задумчиво вздыхая. Бабушка не стала уничтожать наставника. И дед не стал. Может, до какого-то времени этот человек был 'допустимым отклонением'? Ведь она - Шеула - не мешала грызть зелень большому осеннему пожару прошлого сезона, пока он не разыгрался чересчур и не качнулся, не покатился с холмов вниз, на ближайшую ферму бледных? Может статься, бабушка сомневалась: не пригодится ли этот наставник зеленому миру? А потом, когда разочаровалась в обезумевшем и жадном без меры существе, уже не могла его унять: силы ушли... Её в последние годы гораздо охотнее слушались невоплощенные духи, чем собственные ноги.
- Дедушка, далеко до этого наставника? - уточнила мавиви. - Я туда не ходила ни разу, только направление ощущаю.
- По прямой, - махнул рукой Магур, указывая через озеро и вверх по склону холма, и далее на скалы, подпирающие небо, - близко. На равнине управились бы за день-два. Но здесь холмы и долины, ручьи и скалы. Может, пять дней или даже шесть.
Мавиви вздрогнула и решительно замотала головой, опасливо глядя на озеро.
- Не шесть. Теперь я понимаю, отчего мне тяжело идти. Он спускается с гор, точно. Он уже близко, меня знобит, а я все обманываю себя... Он там, - Шеула уверенно указала пальцем на светлую скалу. - Движется вот так, по загривку холма, по самому его гребню. Сплошное нарушение висари... Соединение огня и злости. Ужасно.
- Мимо нас, мимо озера, мимо долин с ручьями - и к столице, - мрачно согласился Магур. - Воистину, нельзя случайно встретить судьбу... Чар слишком уж удачно нашел тебя. Пришло время выходить из леса.
- Я никогда не наделяла силой ни одного ранва, - забеспокоилась Шеула. - Понимаешь? Нет опыта. Не умею выбрать к твоей душе должную пару, не умею сплести ловко и надежно. Если ошибусь, сила быстро уйдет. И... и тогда...
- Прежде мы жили севернее, - пожилой махиг погладил густые, чуть приметно волнистые волосы внучки и указал на горы. - Там, за перевалом, зимы злее и лес иной. Хвои мало, зато дубы крепки, а по склонам трепещут листвой осинники... До сих пор они мне снятся. Ты, Шеула, молодая осинка. Ты вздрагиваешь под ветром и звенишь от сомнений. А я старый кедр, просмоленный так, что муравьи не подступятся и короеды - тоже. Но я знаю: весь трепет осин - только шум и вздохи. Не гниют они и зло к ним не прикасается.
Мавиви зачарованно, долго смотрела в карие спокойные глаза деда, заглядывала снизу вверх, упрямо отгоняя ладонью прядь, выбившуюся из небрежно сплетенной и незавязанной косы. Потом уткнулась лбом в бронзовое, как кедровая кора, плечо. Еще чуть-чуть постояла, слушая лес, свое дыхание и сердце махига. Отстранилась, озираясь и сосредоточенно сводя брови. Указала на поваленный ствол пихты.
- Там сядем. Осина, так осина. Буду дрожать и делать. Хорошо бы позвать асхи, но и прочие к тебе будут добры, у тебя душа большая.
Мавиви усадила махига, сама встала перед ним, сердито повела пальцами и встряхнула рукой, словно сбросила брызги сомнений... Подняла ладони вверх, поймала свет солнца и осторожно, словно он наполнил кожу, опустила открытые руки ниже, двумя лодочками-горстями.
- Свои ладони держи над моими, не касаясь, - велела она. - И жди, пока придет внимание духов. Их отклик сам посетит тебя и начнет вершить обретение.
Магур осторожно устроил свои большие руки над узкими ладонями, закрыл глаза и стал ждать. Солнце светило в лицо и веки изнутри казались ало-багряными. Магуру это было немного неприятно, жар дня и цвет его напоминали о той войне, давно сгинувшей и унесшей слишком многих. Мучительной и страшной для него, вождя народа, потерявшего семь воинов из каждых десяти. Позже он отвык разводить огонь в очаге и любоваться танцем лепестков ариха, похожих на девушек в ярких платьях праздника урожая... Нет более праздника, каким он остался в детской памяти, нет полей и нет тех девушек. Нет более покоя рядом с очагом, пламя напоминает о погребении погибших и пепелище на месте родного леса. Он много раз убеждал себя: все духи одинаково хороши, не огонь виновен, не в нем безумие, худшее в мире - лишь болезнь людей. Но покой Магур всякий раз обретал, лишь взирая на гладь воды или отпуская птицу взора в столь же безмятежное и глубокое небо... Душа делалась легкой и взмывала розовым утренним облаком, похожим то на сосновую крону, то на голову священного коня. И тепло пронизывало тело, и уходила боль.
- Не понимаю, я не такого ждала, я просто хотела дать им полноту выбора, - виновато забормотала Шеула. - Дедушка, я совсем неопытная мавиви. Отругай меня.
- Зачем? - Выдохнул Магур. Солнце грело бережно и душа все поднималась, дрожала прозрачным маревом восторга, - обретение тебе удалось, я его ощущаю. Так легко... душе легко. Это асари? Ветер твоего деда Рёйма, да?
Махиг почти нехотя открыл глаза и удивился: не возникло ожидаемого ослепления светом, наоборот, весь мир сделался много ярче, краски уплотнились и наполнились намеками, оттенками, переходами. Тепло дня лилось и дрожало, поднималось от камней, обтекало стороной обманчиво яркую, но прохладную чешую озерной ряби, гладило стволы и чуть покачивало облака мошкары, толкающейся и роящейся в восходящем токе.
- Какой асари! Дыхание мира капризно, бабушка говорила, Рёйм всего и был один из всех известных ей ранва, кому благоволил переменчивый ветер при любом своем настроении, - поникла Шеула. - Ты ведь ивы любишь и ночью туману - рад... Мы должны унять ашрига, безумие горения и разрушения. Как его успокоит тот, кто болен? И почему именно арих отозвался, да так охотно!
- Арих? - недоверчиво переспросил Магур, касаясь ладоней мавиви и гладя их, и усаживая внучку
