«последнего из римлян») прислать к его двору наблюдателя. Последний сможет предметно оценить, что он собой представляет, желает ли сотрудничать и может ли быть полезным. Для тех времен это был обычный поступок, и всё же он показывает, насколько задунайские гунны той поры присмирели или притворялись, будто образумились, так что в самой империи некоторые наблюдатели считали, что они стали оседлыми.
Стилихон предложение принял. Он послал к гуннскому двору юношу пятнадцати лет по имени Аэций.
Аэций
Аэций родился около 390 года, почти наверное — в Первой Паннонии (современной Венгрии), входившей в Западную империю. Эта Паннония находилась так близко от Пушты, где пятнадцатью годами раньше остановились конники Баламира, что частично накладывалась на нее. Мы сказали «почти наверное в Паннонии», поскольку одни говорят, что он родился в Мёзии, в Восточной империи[7], другие — в Риме, на вилле своей матери. История далеких времен часто строится на предположениях.
Неважно: свою юность он провел в Паннонии, где его отец Гауденций, родившийся в Скарбантии (ныне венгерский город Шопрон, к югу от Вены), был магистром конницы, потом стал наместником в Африке, потом военачальником в Галлии, где и погиб во время мятежа около 403 года. Так что Флавий Аэций знал гуннов всю жизнь и говорил на их языке. Нелишне напомнить, что его мать была римлянкой из Рима, богатой и знатной. Постоянным представителем Стилихона при Руасе сделали не первого попавшегося юнца.
Благородное происхождение и крупное состояние не мешали ему подавать большие надежды. Он уже был почетным заложником у вождя вестготов Атанариха и открыл в себе призвание к дипломатии, которое с тех пор и совершенствовал.
В 405 году эта редкая птица прилетела ко двору Руаса. Аттиле было десять лет. «Мальчик понравился юноше, а юноша мальчику». Завязалась историческая дружба. Судьба Рима, Европы и всех гуннов от Дуная до Урала зависела от нее целых полвека.
Аэций и Аттила — два чаровника, так и не отрекшиеся во всю жизнь от намерения очаровать друг друга, проявляя уступчивость, чтобы избежать непоправимого, когда их устремления сойдутся клином, но даже эти уступки помешали осуществлению грандиозных планов.
Возможно, Аэций уже был знаком с Руасом, когда Стилихон отправил его к нему. Как бы то ни было, юный римлянин прекрасно поладил с вождем гуннов, даже сделался одним из его советников, к которым он больше всего прислушивался. Благодаря инициативности он приобрел статус много выше простого заложника. Так, в 408 году он, представитель Рима, подтолкнул Руаса, несколько разочарованного своим союзом с Гонорием, заключить союз с Константинополем, не порывая с Римом: двойной союз с двойной империей.
Только что умер Аркадий, брат Гонория. Северный берег Дуная вызывал большие опасения у его сына Феодосия, сменившего его на троне. Что там затевается? Он опасался крупных катастроф и искал союзников, чтобы их предотвратить. Аэций посоветовал Руасу сблизиться с ним.
Руас последовал его совету. Феодосий II только этого и ждал. Он сразу же назначил гунна римским военачальником с ежегодным жалованьем в 350 либр золотом и велел подготовить договор: граница по- прежнему проходит по Дунаю, гунны обязуются не пересекать его без особой просьбы. Руас подписал без возражений.
Разглядел ли Аэций в десятилетнем Аттиле гения, который проявится лишь через 30 лет? Ибо Аттила вовсе не был вундеркиндом — ни Александром Македонским, ни Бонапартом. Он раскрылся в полной мере лишь к сорока годам, когда большинство мужчин, его современников, считали себя если не кончеными людьми, то слишком старыми для великих начинаний.
Вернее будет сказать, он поддался его обаянию: обаятельный Аэций наверняка различил в дичившемся ребенке, который к десяти годам умел только ездить верхом, стрелять из лука да знал несколько слов на латыни (ничему другому он выучиться не мог за неимением учителей), не только обаяние сродни его собственному, но и большие задатки.
И задатки маленького варвара могли развиться лишь благодаря ему, римлянину Аэцию. Аттила хотел знать всё. Он научил его тому, что знал сам, а кроме того, назначил ему наставника, который выучил его латыни — английскому того времени — и греческому (что-то вроде нынешнего французского). До сих пор ни один гунн еще не владел языками элиты. Аттила был неким феноменом для своих собеседников из старой империи, для которых все пришельцы извне, как бы они ни были грозны, оставались прежде всего дикарями.
Сообщничество между будущим императором гуннов и римлянином, который однажды задумается об империи — если не для себя самого, так для сына, что будет иметь трагические последствия, — за три года упрочилось и углубилось. Но пока два мальчика вместе носились по венгерской степи, которую они оба считали крошечной и не достойной того, чтобы здесь оставаться, поверяя, возможно, друг другу надежды, которые не могли открыть никому другому, мир зашевелился и выплеснулся за узкие рамки.
Неприятности
Мир пришел в движение. Вестгот Радагаст (Радагаз) обрушился на Италию с таким многочисленным войском, что Стилихону пришлось обратиться к Улдину — вождю гуннской конницы, сопернику Руаса, который уже давно дожидался этой просьбы. Его эскадроны разбили вестготов под Флоренцией; Радагаст был захвачен в плен и обезглавлен.
В 406 году аланы с Дона и Волги, не желая больше служить гуннам, которые чрезмерно их эксплуатировали, массово выдвинулись к Альпам и периметру Женевского озера, где встретились со своими соплеменниками, бежавшими от гуннов веком раньше. Некоторые из этих аланов, заскучав в Швейцарии, снова двинулись в путь и проникли в Галлию одновременно с отрядами вандалов. Те поселятся в Кальвадосе, где их застигнут викинги; аланы же выберут для жительства долину Роны.
Бургунды, которым досаждал гунн Охтар, дядя Аттилы, в долине Майна, забрасывали Гонория просьбами о том, чтобы перейти в Гельвецию. Гонорий императорским жестом дал им на это дозволение. Охтар этим воспользовался, чтобы напасть на припозднившихся на берегах Майна. Он потерпел поражение — даже гунны не были непобедимы. Это его так раздосадовало, что он уже не владел собой: жалкая победа, одержанная на следующий день после поражения (удалось перебить три десятка вестготов в прозрачных зарослях ивняка на безымянной речушке, потеряв лишь трех гуннских воинов), побудила его бурно отметить успех. В тот же вечер он так напился, что рухнул замертво, уткнувшись носом в кубок, сделанный из черепа вестгота.
По легенде, этот череп расхохотался, выплюнув последние зубы, точно снаряды, в помощников Охтара, которые тоже на ногах не стояли, но от этого не протрезвели.
Именно в этот момент, в 408 году, Аэций вернулся в Рим. Он уехал туда ради самой главной цели с человеческой точки зрения: жениться, обзавестись детьми, продолжить, наконец, в Западной империи тот род, которому его ученик будет грозить, как никто другой прежде него.
Тринадцатилетний Аттила тяжело переживал отъезд человека, ставшего ему за эти три года практически старшим братом.
Аэций покинул Аттилу, но они пообещали писать друг другу и увидеться снова; Аттила дорожил одиночеством почти так же, как обществом Аэция. Он погрузился в размышления, которые однажды приведут его к воротам Рима, Константинополя и Парижа с такими внушительными силами, что эти три
