полная тьма не окутала лес.
— У вас получился очень красивый закат, — сказал Мило, подойдя к помосту.
— А как же иначе? — последовал ответ. — Ведь мы играем эту вещь от начала света.
С этими словами дирижер сошел с помоста и, подхватив Мило, усадил его на пюпитр.
— Я — Великий Гамма, — продолжал он, помахивая руками, — дирижер красок, маэстро полутонов, интерпретатор всех цветов радуги.
Мило тоже представился и спросил:
— Вы играете каждый день?
— Ах, разумеется, каждый день и все дни напролет, — возгласил Гамма и сделал изящный пируэт. — Лишь по ночам я порой отдыхаю, а они — они играют все ночи.
— А что произойдет, если вы перестанете играть? — поинтересовался Мило: ему не верилось, что цвета и оттенки возникают таким странным образом.
— Смотри сам! — вскричал Гамма и высоко вскинул руки.
В тот же миг последние инструменты смолкли, и все краски разом исчезли. Мир стал похож на огромную книжку-раскраску, к которой никто еще не прикасался. Остались только черные контуры, и будь у кого-нибудь коробочка красок размером с дом и большущая кисточка, ему хватило бы удовольствия на много лет.
Но вот Гамма опустил руки — инструменты зазвучали снова, и цвет вернулся.
— Видишь, каким унылым стал бы наш мир без красок? — сказал он, согнувшись в низком поклоне, так что его острый подбородок едва не воткнулся в землю. — Зато какое удовольствие вести скрипичную партию зелени в серенаде весны! И ах, как звучат синие трубы моря! А желтые гобои теплого солнечного света? Но лучше всего — радуга! И пронзительно сверкающие неоном вывески. И такси в шашечку. И мягкие, размытые тона туманного дня. Мы исполняем всё!
Гамма говорил, а у Мило сияли глаза. У Алле, Ляпсуса и Тактика — тоже.
— А теперь мне и вправду нужно соснуть. — Гамма зевнуть — Несколько ночей подряд у нас были грозы с молниями, фейерверки и карнавалы, и мне не удалось поспать. Однако эта ночь наверняка пройдет спокойно. — Он положил свою большую ладонь на плечо Мило. — Будь другом, побудь с моим оркестром до утра. И проследи, чтобы меня разбудили ровно в пять часов двадцать три минуты — перед восходом солнца. Спокойной ночи… спокойной ночи… спокойной ночи… — трижды повторил он, каждый раз отступая на шаг, и исчез в лесу.
— Правильное решение, — сказал Тактик, укладываясь в траву.
Жучило уже улегся, и Алле тоже устроился на воздухе. А Мило, в голову которому битком набилось всяких мыслей и вопросов, свернулся калачиком на страницах завтрашней музыки и с нетерпением стал ждать рассвета.
Глава 11
Дериухо и Тарарам
Время шло, и ровно в пять двадцать две по Тактиковому будильнику-хронометру Мило приоткрыл один глаз, а немного погодя и другой. Было еще совсем темно, сине, черно, и все же этой тихой и долгой ночи осталось меньше минуты.
Мило лениво потянулся, протер глаза, почесал голову и разок поежился, отдавая должное предрассветной свежести.
— Пора будить Гамму для утренней зори, — пробормотал он. И вдруг подумал: а что, если самому стать на место дирижера и расцветить мир?
Он покрутил эту мысль в голове и пришел к выводу: по-видимому, все не так и сложно, потому что музыканты наверняка сами знают, что и как играть. Кроме того, будить человека в такую рань — просто жестоко. И наконец, другой такой возможности может и не подвернуться — оркестранты уже готовы и ждут, — и он попробует, ну совсем немножко!
Все еще спали, а Мило привстал на цыпочки, медленно поднял руки и чуть-чуть кивнул указательным пальцем.
Было ровно пять двадцать три утра. И, как будто поняв его сигнал, одна-единственная флейта- пикколо издала один-единственный звук — в тот же миг тоненький бледно-желтый лучик света просверкнул по небосводу. Счастливо улыбаясь, Мило снова тихонько кивнул пальцем. На этот раз прозвучали две малые флейты и одна большая, и еще три луча протанцевали по небу. Тогда он широко взмахнул обеими руками и возликовал — музыканты заиграли все разом.
Виолончели окрасили вершины холмов ярко-красным, на первые звуки скрипок листья и травы откликнулись бледно-зеленым. Весь оркестр занялся раскраской леса, отдыхали только контрабасы.
Мило был рад: оркестранты разыгрывали все, как по нотам.
«Вот Гамма удивится! Теперь его можно и разбудить», — подумал Мило и махнул музыкантам рукой, мол, уже все, хватит.
Однако, вместо того чтобы замолчать, музыка грянула пуще прежнего, и все краски засияли так, что дальше, казалось, некуда. Одной рукой Мило пришлось прикрыть глаза, другою он отчаянно размахивал, но мир наливался цветом все ярче и ярче, а потом случились и вовсе удивительные вещи.
Покуда Мило продолжал яростно дирижировать, цвет неба постепенно изменился от синего к красно- коричневому, пока не стал совершенно багровым. Повалил ядовито-зеленый снег, и листья на кустах пооранжевели, цветы почернели, камни позеленели, и даже мирно спящий Тактик из просто бурого стал серо-буро-малиновым. Все краски на свете перепутались, и чем больше Мило старался, тем делалось хуже.
— Эх, зря я это затеял, — горько пожалел он, заметив пролетевшего черного дрозда в бледно-желтом оперении. — Теперь я не смогу их остановить.
Он изо всех сил старался, подражая движеньям Гаммы, но все без толку. Музыканты играли быстрее, быстрее, быстрее — лазоревое солнце промчалось по небосводу. Минуты не прошло, как оно закатилось на западе и — тут же выкатилось на востоке. Небо теперь стало и вовсе сиреневым, травы — нежного цвета лаванды. Семь раз солнце вставало и садилось, краски менялись беспрерывно. За несколько минут пролетело целых семь дней.
Наконец, измучившись, но не смея позвать на помощь, Мило чуть не плача опустил руки. Тут-то оркестр и смолк. Краски погасли, вновь воцарилась ночь. Было пять часов двадцать семь минут утра.
— Вставайте! Солнце восходит! — с облегчением завопил Мило, поскорее спрыгнув с пюпитра.
— Ах, как замечательно я выспался, — сказал Гамма, подходя к дирижерскому пульту. — У меня такое впечатление, что проспал я не меньше недели. Боже мой, как летит время — день уже стал на целых четыре минуты короче.
Он постучал по пюпитру, призывая оркестр к вниманью, и на этот раз рассвело по всем правилам и окончательно.
— Молодец, ты все сделал правильно, — похвалил он Мило. — Когда-нибудь я позволю тебе самому подирижировать моим оркестром.
Тактик гордо поднял хвост — знай наших, а Мило промолчал. И по сей день никто не подозревает о потерянной неделе, кроме, разумеется, тех немногих, кому случилось бодрствовать тем странным утром в пять часов двадцать три минуты.
— Время! — сказал Тактик, чей будильник опять затрезвонил. — Дорога у нас неблизкая.
Гамма ласково кивнул им на прощание, и когда они двинулись через лес, разукрасил его соцветиями прекраснейших оттенков.
— Жаль, что вы не можете побыть подольше, — опечалился Алле. — У нас тут, даром что лес Зрелищ,
