Столица моих земель — Эрребейа. Древний камень, чьи стены поросли виноградником и охраняются зверьми, что никогда не существовали. Наша память не хранит год её основания, но только как столица она уже известна, по меньшей мере, две тысячи лет. Тамошний люд привык к медленному шагу и тихому говору — из уважения к поколениям, бродившими этими улицами ранее, — ну, или, возможно, до них просто не доходит потребность помянутой суеты.
Небесам — городу, имею в виду, — всего лишь пятьсот; его выстроили, когда пало предыдущее гнездо Арамери. Грубоватый, неотёсаный, одним словом, город-подросток. Мой экипаж проезжал самым центром, мимо проносились прочие кареты, под стук колёс и лошадиных подков. Людская толпа не просто двигалась, а одним непрерывным, бурлящим слоем покрывала каждый тротуар. Шумным, но не разговорчивым. Все они, казалось, куда-то непременно спешили. В густом воздухе со знакомыми запахами навроде лошадиного пота и болотной затхлости соседствовали и другие, едкие и приторные на вкус, приятные и мерзостные. И ни малейшего проблеска зелени в поле зрения.
О чём это я?..
Ах, да. Боги.
Не те, оставшиеся на небе, верные Пресветлому Итемпасу. Другие, не столь… благожелательные. Преданные. Не знаю, должно ли теперь именовать их «богами», ведь вера в них угасла. (А что вообще есть «бог»?) Наверное, мне стоит подобрать лучшее определение их сути. Пленники, проигравшие войну? Невольники? Рабы? Или то, вспомнившееся прежде, слово…
Орудия. Да, неплохо звучит.
Поговоривают, они где-то в Небесах, четверо, обретшие сосуд из плоти, запертые замком и чародейной цепью. Может, спят в хрустальных вместилищах, пробуждаясь лишь, чтобы быть свидетелями, как темница их будет отполирована и смазана маслом. Может, выставленные напоказ как диковинка, тешат видом своим почётных гостей.
Но иногда, иногда, хозяева призывают их наружу. И тогда множатся по миру загадочные поветрия, прокатываются по земле новые моры. А временами и целый город, вместе со всеми людьми, невесть как исчезает в одночасье. И являются однажды на месте горной гряды дымящиеся, неровные провалы.
Гиблое дело — ненавидеть Арамери. И посему ненависть наша на орудиях их, ибо радеть о них — пустая, ничейная забота. Да и кому сдался лишний призор? Оружие не заботят. Но и оружие не заботится.
Придворный, бывший моим спутником, представился как Т'иврел, дворцовый сенешаль. Ну, одно уже имя его говорило само за себя: полукровка, как и я (он сам подтвердил, пояснив, что смесок по крови от Амн и Кен). Кен, да будет вам известно, племя умелых мореходов-островитян, живущих далеко отсюда на востоке. И этот странный алый окрас достался ему от тамошних родичей.
— Леди Игрет, возлюбленная жена милорда, трагически погибла, совсем юная. Сорок с лишним лет уже прошло, — торопливо пояснял Т'иврел, покуда мы шли белокаменными залами Небес (по голосу и не скажешь, что проводник мой так уж и расстроен трагедией этой мёртвой леди). — Киннет о ту пору была совсем ещё крошкой, но ясно, подрасти она — и более подходящего наследника не сыскать. Так что Декарта, полагаю я, не считал нужным заводить новый брак. Когда она… ну, гхм… оставила семью, он переключился на детей своего покойного брата. Поначалу, кстати, их было четверо, самые младшие — Релад и Скаймина. Близнецы и заправляют семьёй. Увы, но их старшую сестру настиг несчастный случай (ну, так гласит официальная версия).
Я просто слушала. Полагаю, любые слухи о моей новоиспечённой родне не лишни. Ладно б ещё не столь шокирующие. Видимо, поэтому Т'иврел и поспешил просветить меня на этот счёт. Заодно он вкратце разъяснил мне новые обязанности, новые привилегии и новое имя. Йин Арамери. Йин Дарр более нет. А в нагрузку к имени — контроль над землями и несметное богатство. Большее, чем я могла бы себе представить. Регулярное присутствие на заседаниях Консорциума в заждавшейся меня персональной ложе Арамери. Высокое разрешение на личные покои в Небесах — и гостеприимные объятия матушкиных родичей. Лоно семьи, одним словом. Ах, да, и дозволение никогда больше не ступать на родину.
Мне доставило труда не удержаться на этом, последнем штрихе; Т'иврел, тем временем, продолжал:
— Старший же брат (и мой родитель) тоже умер… не без помощи (правда, своей же собственной). Его подвела любовь к молоденьким красоткам. Сильно молоденьким. — Он скривился, но я чувствовала кожей, что история эта претерпела чересчур много пересказов, дабы всерьёз задевать его. — К несчастью для него, моя мать оказалась достаточно взрослой, чтобы забеременеть. Когда род её взбунтовался и потребовал объяснений, Декарта кончил дело казнью. — Проводник вздохнул и пожал плечами. — Нам, людям высокой крови, может сойти с рук многое, однако… законы есть законы. В конце концов, именно мы были теми, кто увязал и определил рамки возраста согласия. Единые рамки. Игнорировать собственные законы — преступление против Небесного Отца.
Хотела бы я спросить, с чего такая трепетная забота, если припомнить, что иные делишки Арамери мало волнуют Пресветлого Итемпаса; но вовремя придержала язык за зубами. Уж больно холодной иронией отдавал голос полукровки. Что тут ещё скажешь?
Оживившись, Т'иврел деловито вымерял мои размеры для новой одежды для портного, коему было назначено всего через четверть часа. (Скорость его работы заставила бы взревновать мою практичную бабушку.) Потом мне устроили короткую экскурсию; и пока мы тащились по коридорам дворца, выложенным (собственно, как и сам дворец) то ли белой слюдой, то ли перламутром, то ли ещё блестящим чем-то, чьего названия я не знала, бесконечная болтовня сенешаля успела изрядно поднадоесть.
Тогда-то я и перестала вслушиваться в его речи. Наверное, внимай я с должным уважением, почерпнула бы много ценного — важные персоны дворцовой иерархии, ключевые фигуры борьбы за власть, свежие и пикантные слухи, ну, и всё такое прочее. Однако ум мой ещё не пришёл в себя, слишком много невероятного навалилось сразу. Слишком многое следовало исчислить, взвесить и разобрать. И поскольку Т'иврел из проблем был самой малою, я со спокойной совестью пропускала его пышнословие мимо ушей.
Наверное, настроение моё (и невнимательность) не укрылись от него, но, похоже, что он не возражал, не подавая, во всяком случае, виду. Наконец мы добрались и до моих (новых) покоев. Громадные окна, от пола до потолка, тянулись вдоль одной из стен. Вид на город и мимохожую пастораль внизу — действительно, с
Тогда-то Т'иврел и сказал мне это (я почти отключилась, пытаясь переварить происходящее), и ему пришлось повторить:
— Это, — палец его коснулся отметины на лбу. Знака полумесяца.
— А? — не поняла я.
И он терпеливо повторил ещё раз, не выказывая ни малейшего признака раздражения. Испытывал ли он его вообще?
— Нам надо увидеться с Вирейном, ибо только он может нанести сигил, печать крови, на ваш лоб. Сейчас он, должно быть, уже освободился от дворцовых обязанностей. А потом, вечером, вы сможете отдохнуть.
— Но зачем?
Его взгляд в удивлении замер на мне на секунду.
— Разве ваша мать не поведала…
— Что именно?
— Энэфадех.
—
Нечто среднее между жалостью и ужасом отразилось на лице Т'иврела.
— Леди Киннет, обучая вас, умолчала об этом, верно? — Он продолжил прежде, чем ответ пришёл мне в голову. —
