Мне хотелось выяснить, что случилось, но я не сумела вымолвить ни слова.
Внезапно стены начали крошиться и окончательно обрушились; камни и штукатурка ливнем посыпались на меня и родных. Я укрыла ребенка от камней и потеряла равновесие, почувствовала, что падаю, и проснулась, задыхаясь.
Эллен заворочалась рядом и спросила:
— Шарлотта, что с тобой?
Меня трясло. Я прижала покрывало к подбородку, пытаясь унять лихорадочное биение сердца.
— Ах, Эллен! Мне приснился кошмар!
Когда я закончила рассказывать, подруга ободряюще сжала в темноте мою руку.
— Это всего лишь сон, дорогая Шарлотта. Не надо так переживать.
— Во сне был ребенок, — настаивала я, все еще полная тревоги. — Тебе же известно, что это значит. Меня или кого-то из родственников ждет большое несчастье.
— Бабушкины сказки. Уверена, с твоим домом и семьей все в порядке.
— Я не беспокоюсь о доме. Это всего лишь символ чего-то: катастрофы, которая произойдет или уже произошла в мое отсутствие. Бренуэлл должен был вернуться из Торп-Грин на летние каникулы. Ах, Эллен! Мое сердце сжимается от страха. Я поеду домой на рассвете.
— Поедешь домой? Но две недели еще не закончились, и ты обещала, что, возможно, погостишь еще недельку.
— Я передумала. Я нужна своей семье. Не знаю зачем, но нужна.
— Не сомневалась, что ты заявишь нечто подобное, Шарлотта, ведь приближаются ежегодные занятия в воскресной школе, а потому обратилась к Эмили с вопросом, можно ли тебе остаться. Хотя бы подожди ее письма, прежде чем принимать решение.
Письмо пришло на следующее утро.
16 июля 1845 года, Хауорт
Дорогая мисс Эллен!
Если Вы хотите, чтобы Шарлотта осталась еще на неделю, то вот Вам наше общее благословление; лично я легко справлюсь в воскресенье одна. Я рада, что сестра получает удовольствие. Пусть она извлечет максимум пользы из ближайших семи дней и приедет домой здоровой и веселой. С любовью к ней и к Вам от Анны и от меня. Передайте Шарлотте, что у нас все хорошо.
— Вот видишь! — воскликнула Эллен, когда мы прочли послание. — У твоих родных все хорошо. Я же говорила. Хватит переживать из-за сна. Послушай сестру и насладись ближайшей неделей.
Однако я была полна сомнений, сердце подсказывало, что дома случилась беда; но разве можно было не поверить бодрому и утешительному тону Эмили?
В ответном письме я сообщила о своем намерении пробыть в Хатерсейдже до двадцать восьмого июля. Мы с Эллен развлекались, принимали гостей, следили за расстановкой новой мебели Генри и нанесли еще один визит в Норт-Лис-холл, где я с облегчением убедилась, что особняк по-прежнему существует и не превратился в обитель сов и летучих мышей.
В конце концов двадцать шестого июля в субботу, не в силах далее игнорировать дурные предчувствия, я решила, что должна отправиться домой незамедлительно.
Поскольку я покинула Хатерсейдж в одночасье и раньше, чем предполагалось, я не смогла предупредить семью о своем возвращении и понимала, что никто не встретит меня на вокзале.
В поезде из Шеффилда до Лидса я на мгновение забыла о своих волнениях, увидев джентльмена на скамье напротив. Я испытала легкий шок узнавания: его черты, пропорции фигуры и одежда (работу французской швеи ни с чем не спутаешь) во многих отношениях походили на моего бельгийского учителя месье Эгера.
Я была почти уверена, что джентльмен — француз, и осмелилась обратиться к нему:
— Monsieur est francais, n'est-ce pas?[18]
Мужчина вздрогнул от удивления и немедленно отозвался на родном языке:
— Oui, mademoiselle. Parlez-vous francais?[19]
По моей спине пробежали мурашки. Хотя я старалась каждый день читать по-французски, я не слышала этого языка с возвращения из Брюсселя; его звуки напомнили, как сильно я соскучилась по нему. Мы с джентльменом несколько минут приятно общались, после чего я осведомилась — к его немалому изумлению и замешательству, — не провел ли он большую часть жизни в Германии. Он признал, что мое предположение верно, и поинтересовался, как я сделала подобный вывод. Когда я объяснила, что уловила следы немецкого акцента в его французском, он улыбнулся и произнес:
— Vous etes un magicien avec des langues, mademoiselle.[20]
Я наслаждалась остроумной беседой и крайне неохотно попрощалась с французом в Лидсе. Во время поездки я была погружена в воспоминания о Брюсселе.
В Китли дурные предчувствия вернулись ко мне с прежней силой. Час был уже поздний, мне не терпелось добраться до дома, и потому я наняла экипаж.
Стоял ясный летний вечер. В другой ситуации я откинулась бы на спинку сиденья, наблюдая глазами живописца за последними лучами солнца и наслаждаясь его золотистым сиянием над знакомыми просторами лугов и пустошей, ведь как бы ни нравились новые виды, возвращение домой всегда приносит желанное облегчение. Но в тот раз я едва могла усидеть на месте, охваченная тревожными мыслями и необъяснимым опасением, что дома стряслась беда.
Уже почти стемнело, когда экипаж свернул на Черчлейн, миновал дом церковного сторожа и школу и затормозил у низкой стены, огораживающей палисадник пастората. Я заплатила кучеру, он спустил мой чемодан на мостовую и уехал. Направившись к воротам, я заметила среди теней знакомый силуэт. Мистер Николлс — вот уж по кому я не соскучилась! — совершал вечерний моцион. Викарий остановился в нескольких футах и взглянул на меня крайне мрачно и обеспокоенно.
— Мисс Бронте.
— Мистер Николлс. Что-то случилось?
Он помолчал. Внезапно поднялся холодный ветер, такой сильный, что непременно сдул бы мою шляпку, не будь она надежно закреплена. Меня охватил странный озноб, никак не связанный с холодом.
— Разве вы не слышали? — наконец произнес он.
— Что именно? — с растущей тревогой спросила я и обернулась на дом.
Тусклые огни мерцали в окнах нижнего этажа, указывая на то, что кто-то еще не спит. Тут из пастората донеслись вопли. Сердце мое забилось от тревоги и страха, поскольку голос принадлежал Бренуэллу, но не тому, которого я знала и любила, — этот Бренуэлл слишком много выпил.
— О нет!
— Он уже больше недели в таком состоянии, — пояснил мистер Николлс и, взяв мой чемодан, добавил: — Позвольте вам помочь.
Он зашагал к дому, прежде чем я успела возразить. Я поспешила за ним. Обнаружив, что парадная дверь заперта, я постучала. Несколько напряженных мгновений я стояла на пороге, изнемогая от неловкости из-за присутствия мистера Николлса, в то время как в доме раздавались взрывы бессмысленной ярости. Наконец дверь отворилась, и глаза Анны встретились с моими, ее лицо было искажено от горя, безмолвный обмен взглядами подтвердил, что мы обе страдаем.
Я переступила порог; мистер Николлс последовал за мной и поставил чемодан в прихожей.
— Вели своей тупой дворняге не лезть ко мне! — услышала я злобный невнятный крик из столовой.
При мысли, что мистер Николлс стал свидетелем безнравственного поведения моего брата, я вспыхнула.
— Чем еще я могу помочь, мисс Бронте? Возможно, мне следует поговорить с ним?
— Нет! Нет, спасибо, мистер Николлс. Уверена, мы справимся. Еще раз спасибо. Доброй ночи,
