— При помощи мозгов! — завопил он, стуча себя по голове и яростно взирая на меня сквозь очки. — Слушайте, что говорят вокруг! Проникнитесь французской речью! И пропускайте все, что услышали, через кончики пальцев, когда пишете!
— Постараюсь, месье.
Следует признать, что гневу этого человека была присуща некая затаенная страстность, способная исторгать слезы. И я, не чувствуя себя ни несчастной, ни испуганной, все же расплакалась.
— Месье, вы зашли слишком далеко, — сурово произнесла Эмили. — Мы с сестрой трудимся что есть сил. Нехорошо заставлять ее плакать.
Взглянув на меня, месье Эгер увидел мои муки; он издал долгий вздох, немного помолчал и промолвил более мягким тоном:
— Allons, allons.[41] Я поистине чудовище и злодей. Прошу, примите мои извинения и утрите слезы платком.
Он вынул из кармана сюртучка упомянутый предмет. Я с благопристойным видом взяла его и промокнула глаза.
— Пожалуй, я нашел решение этой головоломки, — задумчиво изрек месье Эгер, изучая корешки книг в своем шкафу — обширной библиотеке, которая занимала полки от пола до потолка. — Вы обе способны на большее, чем скучные переводы и заучивание слов. Давайте попробуем работу посложнее. — Он выбрал книгу. — Каждую неделю я буду читать вам избранный отрывок из лучшей французской литературы. Мы будем анализировать его вместе, после чего вы будете писать эссе в схожей манере.
Эмили нахмурилась.
— Но в чем здесь польза, месье? Если мы станем копировать других, то утратим всю оригинальность мысли и стиля.
— Я не имею в виду копировать! — пылко возразил месье Эгер. — Вы должны будете написать в схожем стиле, но совсем на другую тему и о другом персонаже, чтобы предотвратить бессмысленное подражание. Если вы преуспеете, то со временем разовьете собственный стиль. Заверяю вас, что уже опробовал этот метод со своими самыми успевающими и одаренными ученицами, и он всегда давал превосходный результат.
— На какую тему нам предстоит писать, месье? — спросила я.
— На любую, по вашему выбору. Надо найти в себе мысли и чувства, прежде чем браться за перо. Мне неведомо, что занимает ваши умы и сердца. Я оставляю решение за вами.
Немало времени я провела над своим первым сочинением, но сдала его с радостью, полагая, что мои подлинные таланты лежат в области прозы, и надеясь, что подобная попытка — пусть даже на несовершенном французском — завоюет похвалу месье Эгера. К моему ужасу, эффект был прямо противоположным. Стоял день; шел урок сочинительства.
— Что это за вялая чепуха, которую вы называете эссе? — возмутился месье Эгер, бросая злосчастную тетрадь мне на парту. — Река сантиментов! Плотина ненужных метафор и прилагательных! Вы позволили фантазиям увлечь вас, мадемуазель, как если бы стремились написать как можно больше слов.
Мои щеки горели от резкой критики; из-за смешков нескольких девушек, не успевших покинуть класс, унижение было еще большим.
— Сожалею, что вы нашли мою работу столь занудной и отвратительной, месье. Я старалась как могла.
— Неправда, вы способны на большее. — Он смотрел на меня через парту; кисть фески бросала мрачную тень на левый висок. — У вас богатое воображение, мадемуазель Шарлотта. Вы умеете видеть! У вас есть талант! Но вы совершенно пренебрегаете стилем. Вот над чем придется потрудиться, и весьма усердно.
— Я хочу писать лучше, месье. Но скажите: что мне делать?
— Прочтите мои замечания, мадемуазель. Отнеситесь к ним серьезно.
С этими словами он покинул комнату.
Я открыла тетрадь со своей последней работой и изучила замечания месье Эгера на полях. Мое бедное маленькое эссе словно подверглось нападению дикого зверя! Месье не просто оставил замечания и исправил ошибки. Неподходящие слова были жирно подчеркнуты, фразы подверглись безжалостной цензуре. Тут и там красовалось: «Ne soyezpas paresseux! Trouvez le mot juste!»,[42] «Вы переливаете из пустого в порожнее», «Почему именно это выражение?» Если я отклонялась от темы ради изысканной метафоры, месье вымарывал абзац и писал: «Не отвлекайтесь, двигайтесь к цели».
Сначала я обиделась, но когда поняла, сколько времени он уделил моему скромному упражнению, мое сердце исполнилось благодарности. Никто и никогда не критиковал мои труды подобным образом. Я поняла, что под руководством месье Эгера познаю совершенно новую и суровую, но желанную дисциплину.
От моих наблюдений не укрылось, что в чужие сочинения месье вносит крайне мало правок, разве что добавляет пару глубоких мыслей, однако в моих не терпит ни ошибок, ни изъянов.
— Развивая тему, вы должны без сожаления приносить в жертву все, что не способствует ясности и достоверности, — твердил он. — Именно это придает прозе стиль — точно так же, как придает живописи гармонию, перспективу и силу.
Его советы были для меня бесценными и совершенными перлами мудрости. Я, как губка, впитывала их и всегда жаждала большего.
Однажды вечером в середине июля я читала на скамейке в заднем саду. Это очаровательное пристанище представляло собой протяженный, с любовью возделанный участок земли сразу за школьным зданием, закрытый со всех сторон. В его центре было нечто вроде клумбы — цветник с аккуратно подстриженными розовыми кустами и пышными цветочными бордюрами — и аллея, окаймленная старыми, развесистыми фруктовыми деревьями. По одну ее сторону густо росли кусты сирени, золотого дождя и акации; стена и кустарник по другую сторону отделяли пансионат от атенеума «Руаяль». Поскольку одинокое окно дортуара атенеума смотрело на сад, ученицам было запрещено заходить в затененную деревьями аллею — «L'alleе defendue».[43]
Этот сад — вероятно, редкий для школы в центре города — являлся надежным убежищем от шумной суматохи школьной жизни. В нем приятно было провести час или два, особенно в такой чудесный летний вечер. Я была погружена в чтение, когда ощутила запах сигары и у меня за плечом раздался глубокий голос:
— Что вы читаете, мадемуазель?
Я показала месье Эгеру книгу: то был один из французских учебников.
— Замечательный труд, но не слишком захватывающий. Возможно, вы предпочтете это?
Он выудил книгу из складок сюртучка и протянул мне. То был прелестный старый томик, мягкий и приятный на ощупь: «Гений христианства» Шатобриана.
— Месье! Я безмерно вам благодарна.
— Молодой Виктор Гюго однажды сказал: «Быть Шатобрианом или никем». Вы читали его труды?
— Нет, месье. Но я видела эту книгу в вашей библиотеке. Название заинтересовало меня.
— Полагаю, сама книга заинтересует вас не меньше. Шатобриан написал ее в попытке осознать причины Французской революции и в защиту мудрости и красоты христианской религии.
— Мне не терпится ее прочитать.
— Мы ведь обсудим ее, когда вы закончите?
— Конечно.
Он опустился рядом со мной на скамейку. Мое сердце затрепетало от его близости; я отодвинулась, чтобы освободить немного места.
— Я неприятен вам, мадемуазель? — оскорбленно спросил он.
— Нет, месье. Просто я хотела освободить немного места.
— Немного места? По-вашему, это немного? Между нами пролегла пропасть, океан! Вы обращаетесь
